Любой ценой

От сознания, что все рушится, Тобольцев вскипает:

– А если я хотел его убить?.. Да вот, хотел!.. Понимал, что сегодня-завтра арестуют, все вокруг ненавидел!

– Полно, Василий Сергеич, Вы же дома сидели. Возились с ребятами, помогали теще стирать. Не выпивали. Никуда не выходили. Это называется алиби. Прошу – показания Прасковьи Андреевны.

Тобольцев берет протокол, читает, закусив губу, шепчет:

– Она меня выгораживает.

– Да откуда ей знать, что нам важно ваше поведение четырнадцатого июня?

– Могла напутать… – Он хватается за последнюю надежду. – И я мог напутать. Ошибся же про мусорные баки! Вспомнил – поправился!

– Потому что держали связь с Холиным. Через Киру Михайловну. – Знаменский невольно улыбается, видя глубокую растерянность Тобольцева. – После выезда в Товарищеский переулок немедленно побежали в медчасть – зуб заболел. Ну и, естественно, «вспомнили» и поправились… Все, Василий Сергеевич. Вам остается только объяснить, ради чего вы рвались в убийцы. Ни один суд не признает вас виновным!

– Суд? – горько хмыкает Тобольцев. – До суда, Пал Палыч, дожить надо…

– Что за настроение?

Тобольцев роняет голову на руки. Больше у него нет сил таиться. Он рассказывает, что с ним случилось – рассказывает взахлеб, с подробностями, крепко впечатавшимися в память.

А случилось вот что. Недели две назад вызвали его в медсанчасть на осмотр: можно ли разрешить прогулки (добаливал ангиной).

В коридоре ожидали еще несколько арестованных. Кира Михайловна, сестра, сидя за столиком возле стеллажа с историями болезни, распределяла кого к какому врачу. С зеками держалась участливо, душевно. Сама в аккуратном халатике, приятная такая женщина. Тобольцев, грешным делом, засмотрелся и не против был, что сестра очереди не соблюдала – всех вперед него выкликнула.

Оставшись с Тобольцевым наедине, она медлила и вроде бы смущалась. Потом вдруг ласково спрашивает:

– Что у вас… с горлом?

– Застудил немножко. Курил в форточку.

– Такой молодой! – «нечаянно» вырывается у Грибеник.

Тобольцев понимает ее внимание по-своему:

– Не старый, конечно. Хотя – двое ребят.

– И дети есть!.. – ахает женщина.

– А что?

– Нет-нет, ничего… Извините… Вот порошки, принимайте по одному на ночь. Когда боли резко усилятся, придется увеличить дозу.

– У меня что-нибудь нашли?.. Доктор что-то сказал не по-русски…

– Дайте я сама прощупаю. Сглотните. Да-а… Под мышку не отдает?

– С какой стати – под мышку?

– В подобных случаях бывает… Я ведь врач-онколог, это по опухолям. Хороший специалист.

– И что же со мной?

Грибеник «спохватывается» и говорит наигранно-бодрым тоном:

– Поболит – пройдет.

– Вы скрываете…

– Ах, дернуло же меня!..

– Что-то серьезное?

– Я не имею права, Тобольцев!

– Опухоль, да?.. Неужели рак?!

Грибеник горестно молчит.

– Операция?

– Вы толкаете меня на служебное преступление. Но я не в силах обманывать… Эту форму пока лечить не умеют.

Тобольцев отшатывается и что-то беззвучно шепчет. Он прикладывает ладонь к горлу, сглатывает, прислушивается к ощущению.

– Но… я нормально себя чувствую…

– Вот и чудесно! И забудьте все, что я сказала! снова подчеркнуто бодро советует Грибеник.

– Никакой надежды?.. – Тобольцева начинает бить дрожь. – И сколько же я?..

– Не могу… не поворачивается язык.

– Очень вас прошу!.. Надо хоть как-то подготовиться…

– Месяц-два – предел. Такая форма, что под конец будет, как взрыв… бедный вы, бедный… Если надо что-то передать близким, я для вас рискну, – и погладила по плечу…

* * *

– Вот так в пять минут жизнь рухнула! – убивается теперь Тобольцев в следственном кабинете.

Сведя брови, Знаменский пишет несколько фраз, вызывает конвоира и передает ему записку со словами: «Майору Томину».

– Ну вот, я силком вырвал правду у нее. Вы – силком у меня. Что толку?..

– Очень болит, Василий Сергеич?

Тобольцев осторожно поводит шеей.

– Пока терпимо.

– Она могла ошибиться.

– Она же не от себя только – прочла в истории болезни. Это все пройдено: перестрадал, смирился… Холин, конечно, погань, но если рассудить, что я ему продал? Два месяца за решеткой, никому не нужных. Восемь тысяч посулили. Четыре вперед, четыре после. Семье без отца ой как пригодятся! А моих забот – запомнить, где и кого стукнул. Да перед вами стыд стерпеть.

– До суда дотянуть не надеялись?

– Ни в коем случае – детям такое пятно!.. Хотели вы добра, Пал Палыч, а последнее утешение отняли. Далась вам эта правда!

Входит Томин, держа историю болезни, здоровается с Тобольцевым, тот не отвечает.

Знаменский раскрывает тонкую медицинскую папочку. В ней две-три записи на одной странице. Прочтя их, Пал Палыч обменивается с Томиным понимающим, облегченным взглядом.

– Введите, – говорит Томин в коридор.

Конвоир впускает Грибеник.

– С этой женщиной вы беседовали в медчасти?

– Она не виновата. Она меня пожалела и помогла…

– Погодите с рыцарскими порывами. Вам известен человек, который вам благодарен, гражданка Грибеник?

– Похоже, один из наших арестантов.

– Ваша медицинская специальность?

Грибеник молчит.

– Забывчивы женщины, беда! – вмешивается Томин. – Не по опухолям она. Окулист у нас Кира Михайловна. По глазным болезням.