Люблю, убью, умру...

Дусю к Андрею так и не допустили. Позже, когда физическое здоровье Андрея уже достаточно окрепло, она вновь пыталась проникнуть к нему, но каждый раз эти попытки оканчивались ничем — больной вновь угрожал свести счеты с жизнью, если хоть раз увидит ее.

Тогда же было решено окончательно, что отныне всякая связь между ним и Дусей Померанцевой прерывается, и даже со старшими Померанцевыми отношения будут вестись через посредника, ибо всякое напоминание о Дусе приводило больного в страшное исступление.

Андрея поместили в частную психиатрическую клинику, где лечили новейшими методами и отношение к пациентам было самое гуманное. Словом, Померанцевы сделали все, чтобы бедному сироте было хорошо, и просили докторов регулярно сообщать им о его самочувствии.

«Пропал товарищ ни за что ни про что, — говорил Катышев. — А ведь в тот самый день, когда с ним помрачение случилось, я его видел. Во всем бабы виноваты… Вот те крест, никогда не женюсь! Такое у него лицо было странное… ясно, что человек не в себе. И актрисулю я тоже видел… Не понимаю, что он в ней нашел? Бледная, тени под глазами в пол лица. Оно, конечно, это модно сейчас, но совсем не в моем вкусе!»

Позже Катышев сошелся с Бурлюком и Крученых, писал футуристические стихи, в которых честному обывателю ни строчки нельзя было понять…

Первое время Андрей вел себя в клинике беспокойно, требовал для себя смерти, периодически отказывался от пищи, окружающую действительность совсем не хотел воспринимать. Но потом он словно успокоился, приступы буйства у него прошли. Правда, новый врач, который вел его теперь, в этом спокойствии ничего хорошего не видел и апатию эту называл «постепенным угасанием души.

В клинике работал один человек. Обязанности его касались хозяйственной части, и к медицине он не имел никакого отношения, но тем не менее он принимал живейшее участие в судьбе пациентов. Андрей заинтересовал его — и по доброте душевной, человек этот, звавшийся Ильей Лаврентьевичем, решил помочь ему.

Долго у Ильи Лаврентьевича ничего не получалось, и все его попытки занять Андрея живой человеческой беседой, которая столь часто является единственным утешением для страждущего, заканчивались ничем. Андрей отвергал людей. Замкнутый и хмурый, он часами мог сидеть в своей палате, забившись в угол, и никак не реагировал на окружающее.