Люблю твои воспоминания

— Да, ее зовут Джойс. Но о чем ты?

— Она знает, что я блондинка.

— Откуда это? — с удивлением спрашивает Дорис.

— Сказала, что просто угадала. Но это еще не все. Перед тем как повесить трубку, она сказала: «Удачи на вашей балетной премьере».

— Ну и что тут такого? — пожимает плечами Эл.

— Да то, что я потом стала вспоминать наш разговор и уверена: я и слова не сказала о том, что мне предстоит выступление в балете.

Джастин с беспокойством смотрит на Эла: его тревожит, что в эту историю оказалась вовлечена его дочь.

— Что ты об этом думаешь, Эл?

— Думаю, тебе следует быть осторожным, братишка. Может, у этой женщины шариков не хватает. — Он встает и направляется в кухню, потирая живот. — Кстати, там в холодильнике были очень вкусные сырные шарики.

Не встретив понимания у брата, Джастин с надеждой смотрит на дочь:

— Она говорила как человек, у которого шариков не хватает?

— Не знаю, — пожимает плечами Бэа. — А как должны говорить такие люди?

Джастин, Эл и Бэа одновременно переводят взгляд на Дорис.

— Что?! — взвизгивает та.

— Нет. — Бэа смотрит на отца и энергично трясет головой. — Совершенно не похоже.

— Для чего это, Грейси?

— Это гигиенический пакет.

— А это зачем?

— Чтобы повесить твое пальто.

— Почему здесь эта штука?

— Это столик.

— Как его опустить?

— Открыв запор сверху.

— Сэр, пожалуйста, оставьте столик закрытым до взлета.

Пауза.

— Что делают вон те люди, там, снаружи?

— Загружают багаж.

— А это что за агрегат?

— Катапультируемое кресло для людей, задающих три миллиона вопросов.

— Нет, правда, что это?

Механизм, при помощи которого откидывается твое кресло.

— Сэр, не могли бы вы оставить кресло в вертикальном положении, пока мы не взлетим? Пожалуйста.

Пауза.

— Что включает эта кнопка?

— Вентилятор.

— А эта?

— Лампочку.

— А вон та?

— Да, сэр, я могу вам чем-то помочь?

— Э-э нет, спасибо.

— Вы нажали на кнопку вызова стюардессы.

— А, так вот почему на кнопке нарисована эта маленькая женщина, да? Я не знал. Можно мне воды?

— Мы не разносим напитки до взлета, сэр.

— Что ж, я подожду. Мне очень понравилось ваше представление. Когда на вас была та кислородная маска, вы очень напоминали мою подругу Эдну. Понимаете, она курила по три пачки в день.

Стюардесса поджимает губы.

— Сейчас я чувствую себя в безопасности, но что будет, если мы начнем падать над землей? — Папа повышает голос, и пассажиры, сидящие вокруг, поворачиваются в нашу сторону. — Ведь от спасательных жилетов, конечно, мало толку, если только мы не дунем в свисток, пока будем лететь вниз, в надежде на то, что кто-нибудь нас услышит и поймает. У нас нет парашютов?

— Нет причин для беспокойства, сэр, мы не будем падать над землей.

— Хорошо. Это, конечно, очень успокаивает. Но если мы все же будем, скажите пилоту, чтобы он направил самолет в стог сена или что-то в этом роде.

Я сижу как воды в рот набравши и делаю вид, что мы не знакомы. Продолжаю читать книгу «Золотой век голландской живописи: Вермеер, Метсю и Терборх» и убеждаю себя, что хотела-то я — как лучше, но получилось — как всегда.

— Где тут туалет?

— В передней части и слева, но вы не можете пойти туда, пока мы не взлетим.

Папа широко раскрывает глаза:

— А когда это произойдет?

— Всего через несколько минут.

— Всего через несколько минут это… — достает он гигиенический пакет из кармана впереди стоящего кресла, — …будет использовано не по назначению.

— Мы будем в воздухе уже через несколько минут, уверяю вас. — Стюардесса быстро уходит, пока он не успел задать следующий вопрос.

Я вздыхаю.

— Даже не думай вздыхать, пока мы не взлетим, — говорит папа, и мужчина, сидящий рядом со мной, смеется и делает вид, что это он закашлялся.

Папа смотрит в иллюминатор, и я наслаждаюсь минутой тишины.

— Ой-ой-ой, — говорит он нараспев. — Грейси, мы теперь движемся.

Самолет отрывается от земли, шасси со скрежетом убирается внутрь, и мы плавно поднимаемся в небо. Папа неожиданно затихает. Он боком сидит в кресле, прильнув к иллюминатору, и смотрит, как мы достигаем края облаков, — в иллюминаторе мелькают белые рваные клочья. Самолет трясется, входя в облака, и вот белизна окружает нас со всех сторон.

Папино любопытство на пределе, он крутится из стороны в сторону, заглядывая но все доступные иллюминаторы, а потом неожиданно мы оказываемся в спокойной голубизне над пушистым миром облаков. Папа крестится. Он прижимает нос к иллюминатору, его лицо озарено лучами близкого солнца, и я делаю мысленную фотографию для своего собственного зала воспоминаний.

Знак «пристегнуть ремни» гаснет с резким «дзинь», экипаж корабля приветствует нас на борту. Стюардесса объявляет, что теперь можно пользоваться электронными приборами и туалетами, и обещает, что скоро будет предложена еда и прохладительные напитки. Папа опускает столик, засовывает руку в карман и достает мамину фотографию. Он ставит ее на столик лицом к иллюминатору. Откидывает свое кресло, и они оба смотрят, как все ниже под нами исчезает безбрежное море белых облаков, и не произносят ни слова до конца полета.

Глава двадцатая