Люблю твои воспоминания

— Фрэн, что ты здесь делала? Как ты вообще попала в мой дом? — Я пытаюсь быть предельно вежливой, но вид человека, находящегося в доме без моего разрешения, одновременно раздрожает меня и приводит в ярость.

Она краснеет и смотрит на папу. Папа смотрит на ее руку и покашливает. Она опускает глаза, нервно хихикает и стаскивает с руки перчатку.

— А твой папа дал мне ключ. Я подумала, что… в общем, я положила для тебя в прихожей симпатичный коврик.

Надеюсь, тебе он понравится.

Я смотрю на нее в полном замешательстве.

— Не важно, я уже ухожу. — Фрэн подходит ко мне, берет за руку и сильно сжимает ее, все еще не в силах взглянуть на меня. — Держись, дорогая. — Она идет вниз по дороге, волоча за собой сумку на колесах, чулки закрутились вокруг ее толстых лодыжек.

— Папа! — Я сердито смотрю на него. — Что это, черт возьми, такое? — Я врываюсь в дом и вижу отвратительный пыльный ковер, лежащий на моем бежевом ковровом покрытии. — Почему ты даешь совершенно незнакомой тетке ключи от моего дома, чтобы она могла войти и оставить здесь ковер? Я не нуждаюсь ни в чьей благотворительности!

Он снимает кепку и мнет ее в руках:

— Дорогая, она не чужой человек. Она знает тебя с того дня, когда тебя привезли домой из роддома…

Это не та история, которую стоит сейчас рассказывать, и папа осекается.

— Мне все равно! — шиплю я. — Это мой дом, не твой! Ты не вправе так поступать. Мне противен этот дерьмовый ковер! — Я поднимаю один конец грязной уродины, вытаскиваю ее на улицу и захлопываю дверь. Вне себя от злости я поворачиваюсь к папе, чтобы снова на него накричать. Лицо у него побледнело, плечи вздрагивают, он, не отрываясь, смотрит на пол. Мои глаза следуют за его взглядом.

Выцветшие пятна разнообразных оттенков коричневого разбрызганы по бежевому ковровому покрытию. В некоторых местах они счищены, но приглаженные в другую сторону ворсинки выдают, что на них что-то было. Моя кровь.

Я закрываю лицо руками.

Папа говорит тихим обиженным голосом:

— Я считал, лучше тебе этого не видеть, когда ты вернешься домой.

— Ох, папа!

— Фрэн приходила сюда ненадолго каждый день и пробовала разные чистящие средства. Это я предложил закрыть все ковром, — говорит он еще тише. — Ты не можешь обвинять в этом ее.

Я презираю себя.

— Знаю, ты любишь, чтобы в твоем доме были красивые, подходящие друг к другу вещи. — Он оглядывается вокруг.

— Но ни у Фрэн, ни у меня таких нет.

— Папа, прости меня. Я не знаю, что на меня нашло. Прости, что я накричала на тебя. Ты ведь только и делал, что помогал мне всю эту неделю. Я… я как-нибудь позвоню Фрэн и должным образом поблагодарю ее.

— Хорошо, — кивает он. — Теперь я, пожалуй, пойду. Я отнесу ковер обратно Фрэн, не хочу, чтобы кто-нибудь из соседей увидел его на улице, а потом рассказал ей.

— Нет, я положу его туда, где он лежал. Он слишком тяжел для тебя. Я пока оставлю его тут и скоро ей верну. — Я открываю дверь, поднимаю ковер с дорожки, затаскиваю в дом без прежней ненависти и кладу так, чтобы он закрыл место, где я потеряла своего ребенка.

— Папа, прости меня, пожалуйста.

— Не переживай. — Хромая, он подходит ко мне и похлопывает по плечу. — Я понимаю, у тебя сейчас трудные времена. Если я тебе понадоблюсь, я прямо за углом.

Резкое движение запястьем — кепка снова у него на голове. Я смотрю, как он — влево-вправо, влево-вправо — идет по дороге. Это зрелище привычное и успокаивающее, как морской прилив. Он исчезает за углом, и я закрываю дверь. Одна. В тишине. Только я и дом. Жизнь продолжается, как будто ничего не произошло.

Мне кажется, я ощущаю, как детская наверху вибрирует, — сквозь стены и пол доносится: тук-тук, тук-тук. Как будто сердце дома гонит кровь, пока она не потечет вниз по ступеням, по коридорам, не достигнет каждого крошечного уголка, каждой трещинки. Я ухожу прочь от лестницы, места преступления, и бесцельно брожу по комнатам. Вроде бы все точно так же, как было, хотя, присмотревшись, я вижу, что Фрэн навела порядок. Чашка с чаем, который я пила, исчезла с журнального столика в гостиной. Из небольшой кухни доносится жужжание посудомоечной машины, которую включила Фрэн. Краны и сушилка блестят, поверхности сияют. Дверь из кухни ведет прямо в сад за домом. Розовые кусты моей мамы тянутся вдоль задней стены. Из земли выглядывает папина герань.

Детская наверху все еще пульсирует.

Я замечаю, что в холле мигает красный огонек автоответчика. Четыре сообщения. Просматриваю список звонивших и узнаю номера друзей. Оставляю автоответчик в покое: пока я еще не в состоянии слушать их соболезнования. Потом замираю. Иду назад. Снова просматриваю список. Вот оно. Вечер понедельника. В 7:10 вечера. Потом опять в 7:12. Мой второй шанс ответить на звонок. Звонок, ради которого я так глупо бросилась вниз по лестнице и пожертвовала жизнью своего ребенка.

Они оставили сообщение. Дрожащими пальцами я нажимаю на кнопку «Прослушать».