Люблю и ненавижу

— Сколько жить-то так можно… — как бы причитая, зашептала она. — Сколько будешь сидеть так, молчать, мучиться, Авдюша… — И, впервые за долгое время произнеся его имя так — Авдюша, она будто приоткрыла в душе какую-то заслонку, которая прежде мешала ей говорить в полную силу, откровенно и прямо. Варвара полуприсела перед Авдеем и, отныне не стесняясь, прижала его голову к своей груди, чувствуя еще, как он противится ее движению, как пружинисто напряглась его шея, зашептала дальше: — Ну что же ты, так и будешь теперь всю жизнь, Авдюша… Сколько о чем ни горюй, горем жизнь не залечишь, что ты, Авдюшенька… Ну, пойми, в доме одном живем, дочки растут, что ж мы их калечить будем, зачем… они-то в чем виноватые?.. Ты не говори ничего, не отвечай, не надо, я сама скажу… — И все крепче и крепче прижимала его голову к себе, обняв ее уже в открытую двумя руками, а затем стала нежно поглаживать ее. — Одно я тебе скажу, Авдюша, незачем нам сычами друг на друга смотреть, порознь в жизни перемогаться. Ты да я да девочки — вот и заживем, славно заживем, перешибем судьбу, Авдюшенька…

И долго еще горячо и самозабвенно шептала Варвара, Авдей уж и не противился ее словам, ее неожиданным ласкам, сидел потерянный, опустошенный, раздавленный, но в этой его раздавленности была, наверное, нужда, нужно, наверное, было, чтобы душа в нем дошла до какого-то предела, чтобы затем, встрепенувшись, либо вырваться на волю, либо вовсе потухнуть. И вот, видно, не дала ей потухнуть Варвара, шептала и шептала свои горячие, нужные, проникновенные слова, пока наконец не дрогнула рука Авдея — Варвара с замиранием сердца почувствовала это — и тяжело, но робко не легла на плечо Варвары. И тут уж, не таясь, Варвара в открытую потянулась к лицу Авдея, и он тоже потянулся ей навстречу…

ГЛАВА 9.ПОЛИНА

После окончания Уральского политехнического института, в 1965 году, Полина с Борисом наконец поженились и вот уже четыре года как жили вместе в Свердловске, в уютном маленьком домишке матери Бориса — Екатерины Алексеевны — на улице Литейщиков, 35. Верх-Исетский район города и вообще-то напоминал больше деревушку, в крайнем случае — небольшой поселок, а уж эта улица — Литейщиков — как будто отроду была деревенская: уютная, зеленая, вся в садах и огородах, с небольшими палисадниками, деревянными домами и воротами, к которым приклонилась обязательная здесь широкая скамейка, где утром или вечером, а то и при полуденном солнце, но в тени какой-нибудь одомашненной черемухи, раскидистой рябины любили вести долгие неспешные беседы старики и старухи. Старый человек, сидящий на скамейке, ведущий обстоятельный разговор с закадычным другом-ровесником или ровесницей, — верный признак деревенской по духу улицы, ибо в городах все иное, в том числе и посиделки стариков, которых город не привечает, а как бы расталкивает бог знает по каким углам, делая их, если таковые все же случаются, внутренне разъединенными и внешне непривлекательными. Иное дело старик или старуха на лавочке у ворот своего деревенского дома: во-первых, одно их появление говорит о том, что в доме и по хозяйству все в порядке, во-вторых, в семье наверняка есть родовое проросшее семя — если старик спокойно отдыхает, значит, есть кому продолжить его дело, в-третьих, старик на лавочке — это мир на земле, значит, нигде не грохочет война, нет причин беспокоиться о жизни детей и внуков…