Люблю и ненавижу

…Полина только усмехалась; Варвара — мать Варвара — и ворчала, и ворчала, и то́ не так, и это не так, все равно помирать, на кой черт затеяла тарарам проклятый, вот она, веревка, как уедешь, Полина, так на этой веревке и вздерну себя, уж лучше там, в адовых вратах, чем здесь, в иудиных хоромах, тьфу!.. Полина слушала и усмехалась: неожиданно у нее возникла одна идея… Идея эта была так проста и хороша, что Полина удивлялась, как такое не пришло ей в голову раньше. И вот усмехалась — скорее от радости, чем прислушиваясь к ворчанию старухи.

Мать Варвара сидела на узлах посреди комнаты, в туго повязанном на голове цветастом платке, в просторном, довольно потрепанном платье, поверх которого была надета сначала шерстяная, пегого цвета, безрукавка, а затем одна кофта — магазинная, со скатавшимся от времени седенько-пепельным ворсом, и другая — домашняя, вязаная, которую Варвара носила, казалось, не снимая ни днем ни ночью, — подарок Полины. На ногах у матери Варвары, несмотря на жаркое лето, были натянуты теплые темно-коричневые чулки в резинку, и, хотя она сидела в войлочных полусапогах и ступней ее не было видно, Полина была уверена, что поверх чулок мать Варвара обязательно надела шерстяные, грубой вязки, носки, — от старости или, может, от вечной боязни простыть и заболеть, она всегда одевалась чересчур тепло, отчего выглядела неуклюжей и, что хуже всего, даже неряшливой.

Полина, нисколько не боясь, что мать Варвара может что-то сделать над собой, потому что она уже много раз грозилась посчитаться с этим светом вчистую, решила тут же, не откладывая дела в долгий ящик, сделать то, что надумала. А именно — съездить в совхоз к отцу, Авдею Се́ргиевичу, всего-то двадцать километров отсюда, от поселка, — полчаса езды на автобусе.

— Ты вот что, — строго сказала она матери Варваре, растащив узлы по углам, — я сейчас обернусь мигом, надо мне по одному делу… А ты смотри не дури, разбери пока вещи, по шкафам разложи… Учти, вернусь не одна — с гостем; чтоб все чин чином было. Новоселье-то надо отметить, а? — И усмехнулась-улыбнулась.

— Новоселье я тут отмечу, как же… Говорю тебе, Полина, вот она, веревка, как уйдешь, так и вздерну себя. Не увидишь меня больше живой…

— Попробуй только помри! — пригрозила Полина. — Из петли вытащу и выпорю, помяни мое слово!

— Как это — выпорешь? — неподдельно удивилась мать Варвара.

— А возьму вот этот ремень, видишь — он кожимитовый, тонкий да хлесткий, да ка-а-ак начну хлестать по одному месту…

— По мертвой-то?

— А что? И по мертвой. Может, совестно тебе станет, к тебе гости пришли, а ты висишь, как дура стоеросовая. Авось сама слезешь — от стыда да от боли.

— Так ведь я мертвая буду…

— Ничего, оживешь. Оживешь как миленькая… Так что лучше и не затевай, самой же стыдно будет. Поняла?

— Тьфу на тебя! — озлилась мать Варвара.

На этом разговор их окончился, Полина подхватила сумочку и, щелкнув дверным замком, выпорхнула из квартиры.

Дом, в котором поселилась нынче мать Варвара, — пятиэтажный, блочный, выкрашенный по замыслу поселкового архитектора в желто-белые тона — клетка желтая, клетка белая и так далее, — дом этот находился несколько на отшибе от поселка и поэтому представлялся, особенно издалека, то ли разноцветной игрушкой, то ли бутафорией. Во всяком случае Полина слегка подтрунивала над матерью Варварой: «Заживешь королевой теперь. Дом-то, как дворец, разукрашен, а ты все недовольная…» На что мать Варвара скороговоркой отвечала: «Плевать мне на дворцы ваши, плевать, плевать…» Полина, правда, не обращала никакого внимания на ворчание матери Варвары: если б ее слушать (с давних, ох с каких еще давних пор тянется эта ниточка старухиного характера!), так тогда бы уже пришлось либо в злобе иссохнуть, либо руки на себя наложить… И черт его знает, что за характер такой! Однако, привычная к ее характеру настолько, что уже не реагировала и не выделяла его среди других, Полина безропотно выносила любые его причуды и выкрутасы, так что со стороны, если посмотреть необвыкшимся глазом, могло показаться, что характер у матери Варвары даже золотой, потому как Полина вокруг старухи разве что не пляшет — уж так, кажется, заботится о ней, боготворит и любит ее. С другой стороны, почитание это иной раз представлялось притворным, потому что Полина нередко без всякой причины и умысла помыкала старухой, говорила с ней грубо, откровенно, без обиняков. В общем, отношения между ними были непростые…