Люблю и ненавижу

— Да, — ответил отец. Наталья молчала. — Да! Данилов слушает! — В голосе отца зазвучали нотки нетерпения и неудовольствия — отрывают от работы.

— Папа, это я. Здравствуй.

— А, Мышонок, это ты. Здравствуй! — Как сразу изменился у него голос — стал такой мягкий и нежный. Наталья знала: отец искренен, знала всегда, что он любит ее, любит, может быть, больше Светланы, больше Ванюшки и уж конечно больше Надежды.

— Папа… я хочу увидеть тебя… — медленно, очень медленно проговорила Наталья.

— Что-нибудь случилось?

— Нет. Мне просто нужно поговорить с тобой. — И после некоторой паузы: — Я соскучилась по тебе, папа.

— Где ты? Разве ты не в школе?

— Я не пошла в школу!

— Ну, это, конечно, не совсем хорошо… Впрочем, ладно. Ты можешь ко мне приехать в лабораторию?

— Прямо сейчас? Да, конечно. Могу. Я сейчас. Сейчас приеду… — торопливо, глотая слова, обрадованно заговорила Наталья.

— Ну вот и молодец, Мышонок. Жду. — Но трубку не положил, ждал, не скажет ли она еще что-нибудь. — Эй, Мышонок, ты слышишь меня? — Он с детства называл ее так — сначала Наташонок-Мышонок, потом просто — Мышонок.

— Папа, ты меня любишь? — спросила она и еле-еле сдержала себя, чтобы не расплакаться.

— Ну что ты, глупышка. Ты же знаешь, как я тебя люблю. Что случилось?

— Я сейчас приеду… — прошептала она и повесила трубку.

Но почему-то сразу не поехала; больше того — после разговора, как только вышла из будки, решила: нет, не поеду совсем; и только позже одумалась… Но это — позже, а пока стала опять бесцельно бродить по улицам, сидела на лавках, пробовала построить на портфеле домик из кленовых листьев, все разрушалось, дул ветер, проходили мимо веселые возбужденные люди: молодые ребята (и даже молодые мужчины) пытались заговорить с ней, бросали шутливые реплики — в надежде, что она пошлет им, как шарик за теннисным столом, ответную шутку, она все видела, слышала, понимала, но в глазах ее не было ответа ни на одну шутку, ни на одно заигрыванье; потом она опять ходила по улицам и неожиданно вышла к кинотеатру, встала рядом с афишей, смотрела на крупные, тяжелые, шершавые, как бы осмысленные буквы и не могла взять в толк, что тут написано, отошла подальше — «СТАЛКЕР» — вот, оказывается, что… Говорили — такой необыкновенный фильм; может, пойти? Вспомнила: СТАЛКЕР — это смертник, кажется; купила билет; подошла к контролеру и вдруг подумала: зачем в кино? ведь не хочу; ничего не хочу; отошла прочь, задумалась, стояла, стояла, выбросила билет, сначала разорвала его на мелкие кусочки, потом выбросила в урну; не хотела смотреть про смертника, вообще ничего не хотела видеть на экране — там все придумано, и всегда это заметно, видно — то фальшь жизни, то фальшь актерской игры, и совсем невыносимая глупая фальшивая солидарность зрителей в чувствах и мыслях, хотя эта солидарность рассыпается в прах, как только вспыхивает свет и каждый уходит в свою реальную жизнь — в свою непростую, запутанную и беспросветную круговерть.

Наталья поняла — больше так не может; хочет видеть отца; поговорить, успокоиться, утешиться… господи, как она любит его! Просто жить без него не может, а он…

От проходной она позвонила отцу по внутреннему телефону.

— Где ты пропадала? — встревоженно спросил он. — Я уж стал беспокоиться… Два часа прошло.

— Разве? Извини, папа…

— Я сейчас спущусь.

— Хорошо. Я здесь, папа. Не беспокойся. Я жду.

Минут через пять он появился, показал вахтеру удостоверение, провел за собой Наталью. Вахтер давно знал ее, но всякий раз смотрел настороженно, с явной подозрительностью. Такая уж у него была работа…