Люблю и ненавижу

В минуты этого разговора Люсьен с Юриком сидели на кухне одни. Петров, как всегда вечером, играл с сыном очередную партию в шахматы. Юрик Устьянцев вообще с трудом узнавал в Петрове Петрова, когда бывал у него дома. Петров был собран, строг, суров. Сын побаивался его. Жена заискивала. Во всяком случае, когда у них все было нормально, Люсьен относилась к мужу, вот как древняя женщина относилась к хозяину дома: ловила каждое его слово, без звука выполняла все, что он ни говорил. Юрик не помнил, чтобы на глазах у чужих людей Люсьен спорила с Петровым. Вез гостей, когда они одни, — это их дело; может, они как кошка с собакой живут, — а вот на людях — образцовая семья: строгий, но справедливый муж, послушная, мягкая жена. И Петров, кстати, проповедовал образец именно такой семьи. Если в семье, говорил он, не будет культа отца, ребенок вырастет безнравственным. А именно? — спрашивал Устьянцев. (В душе он соглашался с Петровым, особенно когда вспоминал свою крикливую, взбалмошную жену Гальку; сын под ее истеричным влиянием плевал на любые слова Устьянцева.) Во-первых, перечислял Петров, ребенок, не знающий культа отца, по-настоящему не будет любить мать. Да, да! Когда он подрастет, он плюнет на нее. На ее мягкость, потворство, заискивание, на всю ее так называемую материнскую любовь. Во-вторых, не уважая отца, он не будет уважать труд. Да, да! И как следствие — безделье, нытье, сидение на шее у родителей, дворовые привычки и так далее. В-третьих, он никогда не сможет по-настоящему полюбить девочку, девушку, женщину. Да, да! Потому что он с детства будет презирать их, впитает это презрение с кровью — через отношения родителей между собой. В-четвертых, он сам никогда не сможет стать настоящим отцом. Да, да! Потому что не будет знать, что отец — это ответственность за благо в семье, за ее мир, покой. В-пятых, он и для общества вырастет потерянным человеком. Да, да! Потому что не уважающий отца, не любящий мать — бесполезная тварь на свете, — он не может творить и созидать, он может только паразитировать и пожирать. Еще? — спрашивал Петров. Достаточно! — отмахивался Устьянцев.

Было что-то в словах Петрова от правды.

Конечно, было.

Но Устьянцев не сумел привить такую философию жене. Не может привить и Анне, но по другой причине: что-то ему не очень хочется, чтобы она постоянно была рядом. Чтоб родила ему. Чтоб смотрела ему в рот. Чтоб воспевала культ Устьянцева в семье.

А почему?

А черт его знает! Ведь семь лет рядом, а что в ней? Ни рыба ни мясо. Какое-то бесконечное телесное и душевное спокойствие. Штиль. А страсти где? Где жизнь, наконец? Где?!

Выиграв у сына две партии (Петров всегда играл с ним всерьез, не подыгрывал: воспитывал в нем мужской характер) и уложив сына спать, Петров вернулся на кухню.

— О чем разговор? — Спокойный, серьезный, он сел на лавку, строгим взглядом окинул Люсьен и Устьянцева. Нет, в самом деле, Юрик никогда не мог привыкнуть к Петрову домашнему, к этому его образу уверенного в себе хозяина, главы семьи, слово которого — закон. Отсюда и некоторая его снисходительность к другим, как бы снисхождение до них — схождение олимпийского бога с вершины вниз, к смертным.

— Мы вот говорили, — слукавила Люсьен, — когда ты сможешь добавить триста рублей.

— Триста рублей?

— Да, триста рублей. И тогда Юрик достанет мне отличную доху. Правда, Юра?

— А ты что, собираешься уже уходить? Ах да, ты же спешишь… — как бы вспомнил о чем-то Петров.

— Почему? — удивилась Люсьен. — Разве ты спешишь, Юрик?

— Я провожу тебя, — сказал Петров.

— Да, вообще-то нужно идти, — развел руками Юрик. (Хотя ему до смерти не хотелось уходить — такой стол! Тут еще сидеть и сидеть, а Петров, вот гад, выпроваживает.)

— Ой, да и не посидели нисколько! — искренне опечалилась Люсьен.

— В другой раз, в другой раз…

— Когда ты наконец к нам с Анной придешь? — капризно надула губки Люсьен.

— Никогда! — ответил за Юрика Петров. — Вот женится, распишется — тогда милости просим! А так — сегодня с одной, завтра с другой… А у нас сын. Виталик. Нечего детей развращать.

— Видала, как твой муженек приглашает? — подмигнул Юрик Люсьен.

— Да это он шутит, — отмахнулась Люсьен.

— Не шучу, — твердо сказал Петров. — Когда на Анне женишься? — и строго-взыскующе взглянул на Юрика.

— Так, ладно… я пошел… Спешу, ребята… — забормотал Юрик. — Честное слово, дел невпроворот…

На прощание Люсьен троекратно расцеловалась с Юриком и вручила ему сверток с шубой:

— Пусть носит сестра на здоровье!

— Спасибо.

— Как хоть ее зовут-то?

— Кого? А-а… — сообразил Юрик. — Наталья. Ага, сестра Наталья. — Хоть тут он подколол Петрова и взглянул на него с некоторой усмешкой. Петров был непроницаем.

Зато на улице Петров высказался без обиняков:

— Ты что, идиот, другое имя придумать не мог?

— А ты что, навеки меня шубным маклером заделать хочешь? Откуда я Люсьен шубу достану?

— Да это неважно. Главное — пообещать, а там видно будет…

— Ну да, нашел дурака. Хоть бы предупредил заранее…

— Тебя предупреди — в кусты убежишь. И вообще — чего ты все время боишься?

— Врать надоело.