Люблю и ненавижу

На что-то деятели искусства еще способны. Вполне прилично снят Владимиром Грамматиковым сериал «Сибирочка» по повести Лидии Чарской («Культура). Можно от души поздравить, скажем, прекрасную актрису Анну Михалкову с удачным переходом на возрастные характерные роли. Это вот обычное, добропорядочное чистописание, нормальное «человеческое» искусство. В новогодних же представлениях проглядывал какой-то другой мир. Мир самовлюбленных, самодовольных, ко всему равнодушных, бесстыдных, жаждущих эфира, славы, поклонения духов, которые хотели бы стереть в наших головах даже память о таланте, смысле, творчестве, о настоящих и неизменных человеческих ценностях. Там, где царили Юрий Никулин, Евгений Леонов, Андрей Миронов и другие – непрерывно беснуются ряженые бездарности. Им уже мало делать вид, что они поют. Они желают попритворяться, что они играют не хуже этих…ну. которые там были… народные, что ли, артисты. Теперь мы, дескать, народные артисты. И отчебучим вам и «Золушку», и «Снежную королеву». Все потискаем своими лапками, на всем оставим следок…

«Замуровали, демоны!» – восклицал в гайдаевском фильме Иван Васильевич, запертый в лифте. Он крестил дверь, та автоматически открывалась, и государь с удовлетворением замечал: «Вот что крест животворящий делает!». Я решила попробовать, в самом деле, каждый день крестить на ночь телевизор.

Жду – вдруг поможет.

2004 г.

…И плыть нам вечно

(Александр Сокуров, «Русский ковчег»)

С этим фильмом мне непонятно ничего: и почему его включили в конкурс Каннского фестиваля 2002-го года, где соревнуются более-менее обычные игровые картины, к которым «Русский ковчег» не имеет отношения, и отчего некоторые русские журналисты, посмотревшие его, возненавидели фильм до потери вменяемости, и что привиделось в «Ковчеге» американцам, устроившим ему полный триумф, и как вообще это можно было снять на едином дыхании за полтора часа, и что тут делать критику со своими привычными критериями.

23 декабря 2001-го года Эрмитаж, заполненный тысячами актеров и статистов, представлял собой изумительное зрелище, достойное романтической кисти Виктора Гюго. Несколько раз начинали – и приходилось останавливать съемку из-за помех. Наконец, оператор Стедикама Тильман Бюттнер двинулся по извилистому маршруту, где фигуранты должны были превратиться в нарядные призраки царей, поэтов, хранителей Эрмитажа, гвардейцев, придворных, музыкантов, слиться в едином сне с реальными людьми – посетителями музея и представить видение Александра Сокурова в девяностоминутном изображении, снятом непрерывным планом. Если бы в кадр попала нога какого-нибудь ошалевшего ассистента, пришлось бы ее оставить, но дело сделалось без ляпов и крупных накладок. Что сняли тогда – то и запечатлелось навсегда. Ни переделать, ни переиграть. На пресс-конференцию после съемок Сокурова почти что принесли.

Самое внешнее и для смысла картины не столь существенное впечатление – это впечатление грандиозной, немыслимой постановочной роскоши (конечно, типичная питерская обманка, ведь бюджет «Ковчега» примерно раз в двадцать меньше, чем у «Сибирского цирюльника»). Никаких расфокусов, никаких знаменитых коричневых сокуровских туманов, ничего зыбкого и неуловимого. Мираж русской культуры петербургской эпохи празднует себя полнозвучно и многоцветно, и не сразу понимаешь вплетенную в этот прекрасный мираж глубокую авторскую печаль. Сцена, когда Хозрев-мирза в присутствии двора, на староперсидском языке приносит извинение Николаю Первому за беспорядки (во время которых был убит русский посол Грибоедов), весело и затейливо танцующие на бегу маленькие дочери Николая Второго или пышный финальный бал завораживают взор. Но это визуальное обворожение повсюду сопровождает автор, представленный голосом самого режиссера.

Это личный ковчег Александра Сокурова. Он взял туда то, что хотел взять. Вот любит он балерину Аллу Осипенко – и берет ее на борт, как блуждающую по музею чудную сумашайку, которая разговаривает с картинами, блестя глазами и мечтательно улыбаясь. Сокурову нравятся такие люди – несуетные, тихие, грустные, с неисправимой провинциальной серьезностью относящиеся к искусству. Он сам такой. Занятно, однако, что старомодный провинциал Сокуров, которого тошнит от одного только слова «постмодернизм», прилежно осваивает самые передовые технологии, фанатично предан кино как неизвестному еще искусству и становится все более интересен миру (вот только что с огромным успехом его ретроспектива прошла в Бразилии, вы подумайте – Бразилия и Сокуров!), а наши модные культовые стильные столичные взбиватели пустоты неинтересны даже самим себе.