Поставили тесто на блины, которых вдруг им обеим захотелось съесть с сахаром, запивая густым пахучим киселем. Даже по одновременному негласному соглашению принялись убираться в доме. Темы, которая волновала и ту и другую, они более не касались, но несколько раз натыкались на внимательные изучающие взгляды друг друга.
На дружеской ноте им удалось прообщаться до самого ужина. Они вымыли посуду. Вытерли тарелки и расставили их по местам. Маше даже на какое-то коротенькое мгновение показалось, что Нинка и впрямь появилась здесь для того, чтобы скрасить ее вынужденное одиночество. Но с этой мыслью ей тут же пришлось распрощаться.
— Ты куда? — изумилась она, когда Нинка вдруг начала хватать свои вещи и забрасывать лямки сумок себе на плечи.
— Я?.. А я., это.., пойду, наверное… — стала юлить напарница, продолжая пятиться к двери. — Неровен час, вернется твой благоверный, что тогда? Что ты ему скажешь?
— Ну.., скажу что-нибудь…
— Что? Сама же сказала, что скрыла от него свой поход в поселок. Как же тогда объяснишь ему мое появление здесь?
— Да скажу, что ты нашла меня сама, — промямлила Маша, понимая, как бледно будет выглядеть подобное объяснение.
— Ага! Синица мне твой адрес прочирикала! — Нинка коротко хохотнула и потянула на себя дверь. — Ты не переживай, я буду рядом. Тут домов до черта пустых. Показываться на глаза твоему благоверному мне не резон, поэтому буду где-нибудь там… Оно мне и удобнее. Я про него знаю, а он про меня нет. И тебе спокойнее.
— Да почему? — против воли вырвалось у Маши, хотя она совершенно не собиралась обсуждать проблемы своего супружества с кем бы то ни было, тем более с Нинкой.
— Не нравится он мне! — взорвалась вдруг непонятно с чего та. — Мутный какой-то! Тоже мне, благодетель… Мне ведь тогда приказали тебя привести, а то бы я, наверное, тебя потащила! Мой грех, и мне за него отвечать. Я ведь, может, и подлая, но в силу обстоятельств. А вот с каких таких обстоятельств он такой благородный, еще нужно разобраться… Все, пошла я. Ко мне не ходи, когда он здесь. Я сама буду приходить. Как увижу, что он уехал, так приду. И это… Машка, ты ушки-то держи востренько, мало ли что… Все тут вокруг тебя нечисто. Только я не пойму, с какого такого боку.
Но разберусь, точно разберусь. И тогда посмотрим, кто из нас кто.
Нинка ушла, громко топая в коридоре и не менее громко чертыхаясь. Под окнами раздались ее торопливые шаги, и потом все стихло. На дом опустилась такая тишина, что, казалось, заложило уши.
Хотя, может, их и вправду заложило от такого потока информации и обличительных речей.
— А ты сиди теперь и думай, — вполголоса пробормотала Маша, чутко прислушиваясь к звукам извне. — Ху из ху… Где черное, где белое, не разобрать. Куда же ты опять, Марь Иванна, влипла?
И где, черт возьми, может быть мать?..
Она какое-то время ходила по дому, старательно обходя самые скрипучие половицы. Потом, влекомая вполне объяснимой тоской, вышла на улицу и замерла на ступеньках крыльца.
Кругом было безмолвно и пустынно. В далеком черном небе пестрели звезды, насмешливо подмигивая ей сквозь миллионы световых лет. Легкий теплый ветерок обдувал разгоряченное лицо, шутливо зарывался в волосы, забрасывая пряди на лицо.
Маша убирала их, заправляя за уши, но они снова непослушно выползали оттуда, налезая на щеки.
На земле перед домом четко обозначились три светящихся четырехугольника окон. Тьма вокруг них сгустилась до непроницаемости, и тьма эта показалась Маше зловещей. Одна… Ведь совершенно одна. Нинка сказала, что попробует обосноваться в одном из домов, но нигде не слышно ни звука, хоть как-то намекающего на присутствие человека. Может быть, опять соврала? Тогда куда она могла подеваться? Уйти пешком через поле в поселок? С такой ношей — вряд ли. Значит, она была не пешком. Почему не спросила, как она добралась сюда? Кто ее подвез, привез или сама она была за рулем, а машину где-то прятала?..
Постояв так еще несколько минут у порога и не сумев расслышать ничего, кроме отчаянного стука своего сердца, Маша пошла в дом. В темноте отчетливо загремела дверная щеколда запираемой двери, затем дежурное чертыханье и грохот шагов на исковерканных половицах коридора. Потом все стихло…
И только тогда человек, который пристально наблюдал за ней все это время, сумел перевести дыхание и расправить занемевшее от долгого неподвижного сидения тело. Он видел все. Чего не увидел, о том безошибочно догадался.
Итак, думал он, в противоборствующей группировке пополнение. Это хорошо или плохо? С одной стороны — плохо, так как лишние свидетели в этом деликатном деле ему ни к чему. А с другой…