Любимый ястреб дома Аббаса

Далее же мы выставили охранения во всех направлениях. Показали, каким должен быть сигнал тревоги — лишив для этого только что появившуюся у нас кухню нескольких медных тазов и кувшинов. Поняли, что Мансур останется на месте. Дали инструкции моим оставшимся в лагере Нанивандаку и Девгону — в случае нападения две десятки атакуют, остальные бросают семейство Аббаса в седла коней и переходят в галоп, окружив их железной стеной.

Веревки, вьюки какие-нибудь, — бормотал я.

Это не замок, сер, через его стены можно прыгать прямо с седел, — отвечал понявший меня по-своему Юкук. — Этот сад защитил себя не стенами. Он посреди пустыни, к нему так просто не подберешься — все открыто. А в окрестных селах говорят, что там живут гули. Находили несколько мертвых крестьян, из которых выпита чуть не вся кровь. Это-то несложно — тыкаешь ножом вот сюда и сюда, кровь брызгает ручьем, потом везешь труп и кидаешь его на сухую землю… Хашиму это было бы несложно подстроить. Но я бы вообще организовал дело получше…

И вот багровые камни пустыни, от них указывают на лиловый восток длинные черные тени. Полусон в седле, звуки струн, женский голос: «Стыдно быть совершенно бесполезным человеком на этой земле. Без моих ковров Самарканд все равно ведь остался бы Самаркандом. Какой ты счастливый, Нанидат, — твой шелк соединяет весь мир, он сильнее войн и мятежей. Если бы я могла хотя бы вырастить сына и сделать его похожим… ой, прости, прости, прости… Видишь, я приношу еще и вред…» «Ты единственный человек, которому никогда не надо просить у меня прощения. Потому что я прощу тебе что угодно. И уже поэтому ты не бесполезна. Ты нужна, потому что мир без тебя выглядел бы пустым, Заргису».

А потом — неизвестно зачем прилетевшая строчка:

Луна над Бухарой, как ломтикдыни сладкой…

Строчка, которая улетела куда-то без следа и без продолжения.

Храп коня, которому завязывают голову, чтобы не заржал. Неслышный в полной уже черноте перестук копыт, обмотанных тряпками. Злобное бормотание Юкука: «а если отклонились…» И — желтоватая точка света на горизонте.

— Ты и ты, собираете и держите всех коней, когда перелезем, и отвечаете на сигналы тремя ударами в таз: три — значит, все спокойно, вы живы, — напряженно и очень внятно шепчет Юкук. — Если в ответ два раза по два удара — ведете коней к нам. Если ничего — то стоите на месте. Ты и ты — вспрыгиваете на стену и остаетесь там, с луками наготове. Прикрываете. Остальные четырнадцать — перепрыгнув, идете через одного, вправо и влево. Ты и ты — блокируете ворота, никого не выпускаете. Мы, остальные, прочесываем сад и идем в дом. Живых мужчин не оставлять. Женщин — наоборот, только живьем, тяжело не ранить. Разговоров никаких, все делаем быстро и молча. Воды по глотку, и за мной, быстро — потому что за сто шагов даже замотанные копыта слышны.

И неожиданно возникшая из мрака ровная, совсем черная линия — стена, ростом с человека. Над ней — холмы деревьев, чуть подсвеченные снизу розоватым светом. И небольшие башни, повыше стен.

И дикое мельтешение факелов среди листвы, растерянный вопль, обрывающийся после нового удара. Дикий запах ночных цветов, ползущий по саду сладкий дым, от которого кружится голова. Неподвижная фигура с заломленной вбок головой, перегородившая тропинку. Девушка, которой вяжут сзади руки ее собственной, очень скудной одеждой: смотрю в ее черные глаза, в которых пляшут огни факелов, говорю «нет», девушку уводят.

Грохот настоящего боя перед башнями, обозначающими вход в дом, похожий на игрушечную крепость. Юкук бросается туда, несколько коротких воплей, его голос: «я сказал — вправо-влево, бегом!»

Комнаты, скудно освещенные масляными лампами. Низкие двери, высокие купола потолка. Четыре трупа на полу, один — наш. Гладкие плиты пола, на стенах — мелкой мозаикой — извивы лозы, бегущие звери, музыканты с флейтами, женщины с широко раскрытыми скорбными глазами. Это же женщины города Константина, вижу я, — закутанные в те же драгоценные шелка, те же округленные по-совиному глаза, в которых и сладкое обещание, и безумие гордости, и неожиданная сладострастная жестокость.

— Бизант, — бормочет Юкук. — Оттуда мастера. В какую даль их завезли. Рабы, конечно.

И комната, где к нашим ногам вываливают содержимое окованного железом большого ларца, тоже работы мастеров Бизанта: с мягким стуком падают и катятся по полу деревянные обрубки — ножи убийц, десять, двадцать, больше…

И после этого — ничего, несколько напуганных и совсем не знакомых мне женщин. Глупо, как все глупо…

Выхожу в обширный двор, уже полный факелов. У нас один Убитый, трое ранены. Бреду, как потерянный, рассматриваю оскаленные лица трупов. Женских среди них нет.

И тут из низкой пристройки к дому вылетает лошадь — одна, без седока, и уверенным полукругом идет по двору на меня.

И сбоку лошади, как тень среди трепещущих складок покрывала, всплывает изогнутая женская фигура, прекрасная в своем полете, и невесомым призраком опускается в седло.