Любимый ястреб дома Аббаса

Он задумался уже совсем надолго, а потом снова медленно наклонил голову.

И я понял, что получил все, что хотел.

Дальше были детали. О конях, о том, чтобы Юкук более-менее переселился ко мне в крепость, сохраняя при этом свободу передвижения. О том, сколько платить чакирам, и сколько — ему. Наконец, и о том, что чакирами надо заняться всерьез, потому что еще неизвестно, какие они солдаты, и вообще безделье людей портит. Я был безмерно счастлив соглашаться на все.

— Только одно, — завершил разговор Юкук. — Вы сами сказали в прошлый раз, и еще я слышал от пары больных, что они называют вас… Ястребом. Скажите, вы действительно… тот самый?…

Он не договорил. А я вздохнул, окончательно устав от этого разговора. И признался:

— Если коротко — то да.

И в глазах Юкука появилось очень странное выражение.

Хорошо же постарался брат Аспанак, если легенда о Ястребе разошлась так далеко.

Сейчас я думаю, что одним этим «да» я изменил итоговый баланс всей беседы. До слов о Ястребе Юкук, кажется, сделал обо мне определенные выводы. А после них выводы эти как-то изменились. Причем в мою пользу.

Он, видимо, начал подозревать, что я не настолько неопытен в семейном бизнесе, как пытался его убедить.

И я взял свою сумку — да, у меня теперь была настоящая лекарская сумка, хотя она чаще всего и оставалась ночевать в больнице, — и пошел обратно к своим подопечным.

— Ты должен вставать и делать хотя бы несколько шагов, потом отдыхать и опять пытаться ходить, — отчитывал я очередного беднягу, согдийца, но носившего уже чужое имя Омар (что ж, Омар — значит, Омар, думал я, глядя в его зеленоватые согдийские глаза: мне все равно, в каком храме ты просишь бога защитить и помочь).

Я уже знал, я чувствовал — пальцами и чем-то еще, — что он скоро пойдет на поправку, надо только… — А зачем? — вдруг выговорил он. — Зачем? Затем, что я хочу, чтобы мы с тобой вместе вернулись домой, в Согд, — сказал я, не отрываясь от его тоскливых глаз. — Затем, что другие, которых я вылечил, уже сидят в моем доме. Они тоже спрашивали у меня — зачем. У тебя есть выбор, Омар из Согда. Тот же, что был у них.

Я обернулся, выходя: очередная больничная девушка с кувшином, в котором плескалось какое-то лекарство, быстро пересекала двор. И тут она увидела Юкука, походкой большого зверя на охоте двигавшегося к воротам.

И с девушкой начали происходить очень занятные вещи.

Кувшин переместился к сгибу отставленного бедра. Талия девушки вдруг оказалась очень подвижной, она начала как бы сама собой изгибаться чуть больше, чем необходимо, а бедра при этом проделывали самые восхитительные и плавные движения.

Но Юкук, погруженный в мысли, не заметил ее усилий и вышел в растрескавшиеся деревянные ворота.

«Некоторым везет в этой жизни больше, чем другим», — подумал я.

А девушка уже семенила своей дорогой, к шатрам, прижимая кувшин к груди. Меня она не заметила вообще.

И только дома, когда я подумал, что мне теперь надолго хватит сложных разговоров с нелегкими людьми, — как неспешно набирающие силы (и вес) чакиры сообщили мне: был гонец от «друга моего деда», тот просил заехать, лучше — сейчас.

Ругаясь, я направил появившегося у меня как раз в тот день коня в западный пригород.

— Просто умоляю вас, дружочек, — не сердитесь, поговорите тут кое с кем, — встретил меня Бармак. — А я в награду за это не допущу, чтобы вы ужинали в этих стенах. Вам здесь не понравится… А вот завтра — я нашел один ресторан, где готовят потрясающий чело-кебаб. Договорились?

И он подтолкнул меня к комнате казначея дома Аббаса.

Там я застал сцену, заставившую сердце на какое-то время остановиться и замереть. Казначей Абу Джафар сидел, обнимая смуглого мальчишку длинными тощими ногами, да еще и такими же длинными костистыми руками, жидкая его бороденка лежала у парнишки на плече, и они оба с невероятной серьезностью изучали громадную книгу, развернутую у обоих на коленях. Это, похоже, была та самая книга, которая так восхищала моего брата — и объяснение которой не было доверено Бармаку, с его упорной приверженностью учению о карме и переселении душ.

— Пророк говорил — ищи знаний, пусть даже и в империи Чин… вашей любимой Поднебесной империи, — сообщил мне этот человек после первых — и очень быстрых — приветствий. — А вы, как рассказывает Бармак, постоянно живете в столице этой империи. Расскажите, что это за город? Это действительно лучший город в мире?

И он уставил на меня два черных, просто каких-то угольных глаза.

Я вгляделся в его лицо. Это, конечно, несмотря на его неудачные попытки покрасить бороду, был человек из народа арабийя — но даже для них он был удивительно темнолик. Казалось, что худое и угловатое лицо это было вырезано из какого-то очень твердого дерева. Или из старой, дубленой, жесткой, как камень, седельной кожи.

Он, как и Бармак, говорил со мной на языке Ирана — но, похоже, либо знал его не очень хорошо, либо умел обходиться самыми простыми словами.