Любимец Гитлера [Русская кампания глазами генерала СС]

На рассвете я еще немного, насколько мог, прошел в сторону русских, чтобы подобрать кого-нибудь из своих солдат, кто, возможно, задержался из-за поломки транспорта. На автостраде все было тихо. Скорее всего, русские совершили обходной маневр, чтобы продолжить наступление наискосок через лес. Но эти леса вряд ли были проходимыми. Я с трудом представлял, как могут отважиться танки на то, чтобы пройти сквозь деревья, по этим песчаным лесным дорогам, настолько узким, что всего несколько противотанковых пушек могли бы наверняка приговорить их к уничтожению. И тем не менее советские танки должны были быть где-то поблизости. Но их не было на большой дороге.

В десять утра я прибыл в Аугустенвальде. Этот поселок находился на северо-западном выступе леса, в дюжине километров на восток от Штеттина. Он казался настолько защищенным лесным массивом, что подразделения армейского корпуса вчера вечером остановились там.

Я направился к генералу. Начальник штаба, полковник Бокельсберг, привязанный к своему телефону, делал мне отчаянные знаки. Он тыкал пальцем в карту по мере того, как докладывал. Затем он вытер лоб и сказал:

— Все кончено.

Но нам еще со времени боев у Днепра были знакомы эти дни, когда все рушится.

Грузовики корпуса армии были там, значит, ничего особенно катастрофического не было. В конце концов, я собрал в деревне часть наших солдат и офицеров. В лучших военных традициях уже повсюду пахло жареной домашней птицей, тщательно перевязанной на вертелах. Мы молодецки принялись вкушать ее.

* * *

Несколько пуль отрикошетили от фасадов. Одна из них, наиболее шальная, разбила стекло и впилась в перегородку.

— Мимо! — невозмутимо заметил майор Хеллебаут. — Кур стреляют.

Тридцать, сорок пуль просвистели около нас. Я позволил себе замечание:

— Я думаю, что много кур побили.

Каждый продолжил есть свою курицу.

Но на этот раз весь дом содрогнулся от разрыва снаряда.

Я продолжал настаивать, говоря, что и снарядами кур убивают, и передал соседу блюдо с сочными фруктами, найденными в банке в подвале сбежавшего хозяина.

Я немного приподнялся и увидел, как всюду бегали люди. Мы подошли к двери и увидели сильнейшую толкучку, беготню. Большие грузовики армейского корпуса спешно срывались с места, даже не снимая своих радиоантенн длиной в десять метров. Стреляли отовсюду. Пробегая мимо нас, солдаты кричали:

— Русские танки!

И правда, лес был проткнут, как вертелом, танковым прорывом. На тридцать километров советские танки не встретили никакого сопротивления.

Наши солдаты, проворные как белки, цеплялись за грузовики армейского корпуса. Русские уже достигли вокзала на юго-западе и мели дорогу, по которой весь караван шел в Аугустенвальде.

Машины резко останавливались, как лягушек сбрасывая головой вперед в снежное месиво штабных офицеров. Невозможно было сообразить какую-либо оборону: ни одного немецкого танка, ни одного противотанкового орудия не было здесь. Весь участок был во власти противника. Сама дорога Аугустенвальде — Штеттин была отрезана. Нам пришлось спускаться по южному склону до дороги на Штаргард. Оттуда мы добрались до Альтдамма.

Там нас ждала основная часть наших солдат. Отступление было организовано умело. За ночь потери были небольшие. Но наша дивизия была в плачевном состоянии. Уже в Штаргарде два наших пехотных полка пришлось слить в один. Теперь два батальона этого сводного полка насчитывали всего лишь около четырехсот человек. Многие офицеры погибли. Не было ни одной полностью укомплектованной роты.

Русским удался впечатляющий прорыв. Теперь нужно было несколько дней, чтобы их боевая техника прошла через лес. Из Альтдамма было проведено несколько контратак. Значит, можно было надеяться на некоторую передышку.

Я добился недели, чтобы реорганизовать свой личный состав и слить моих потрепанных солдат с только что прибывшими к нам с вокзала в Штеттине подкреплениями.

Но мне хотелось оставить у себя только самых отчаянных. Я собрал всех людей, поблагодарил их за чудесное мужество. Я прямо описал им положение и суровые бои, что еще предстояло им выдержать. Каждый был свободен выбирать огненный путь или остаться в роте переформирования.

Все пришли в легион добровольцами. Почти не оставалось больше надежды: я принимал только ту кровь, которую люди прольют добровольно. Больше никто не сможет сказать, что в последних битвах хотя бы один валлонец погиб против своей воли.

Восемьдесят солдат предпочли больше не возвращаться в бой. Я отнесся к ним с таким же уважением, как и раньше. Я не был рабовладельцем. Впрочем, большинство из этих парней были на исходе сил. Я обеспечил им отдых и питание за тридцать километров северо-западнее Одера.

С шестью сотнями остальных уцелевших за этот ужасный месяц и новобранцами я сформировал один ударный батальон. На шестой день до рассвета мы с песней отправились в сторону доков и мостов Штеттина.

* * *