Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС

Мы получили одновременно два сообщения: во-первых, дивизия отклонялась на юго-запад, чтобы участвовать в завершающем наступлении на Ростов; во-вторых, если мы в ближайшее время не догоним ее, то главный штаб попросят освободиться от нас как от мертвого балласта!

Мы дорожили этой дивизией, потому что она была знаменита, и нам хотелось славы. Мы сумасшедшей рысью снова достигли Донца, но уже величественного Донца, почти у впадения в Дон близ Каменки. Нам оставалось еще семьдесят километров, чтобы догнать 97-ю дивизию. Мы преодолели их в один этап.

Но в этот же день Ростов пал. Егеря получили приказ немедленно выдвигаться вверх по течению Дона. У нас едва хватило времени перевести дух. И опять мы в пути, в лапах огненной степи.

Форсирование Дона

Триумфальный марш армий рейха к Сталинграду и Кавказу проходил ценой нечеловеческих усилий, но с пылким, как небо, оптимизмом.

Эти земли между Донцом и Доном представляли взору такие прелести, что с самой зари наши души пели перед зеленым и оранжевым восходом. Мы преодолевали тридцать – тридцать пять километров пешком в течение ночи. Эти переходы были изматывающими, так как мы продвигались в сыпучих песках или по извилистым дорогам в две-три колонны, которые всегда могли перепутаться. Наше продвижение было хронометрировано, как чемпионат по велосипедному спорту. Но темнота не могла помешать тысячам людей встречаться на узких, поспешно наведенных мостах. Мы проваливались в дыры, повозки переворачивались. Иногда грузовик или танк задевал лошадь, и она взбрыкивала, испуская пронзительное ржание.

Но заря отплачивала нам за все сполна. К половине второго ночи бледно-зеленые сполохи, хрупкие, как шелк, рождались на востоке. Они поднимались в небо, охватывая его, расцветали, становясь сказочно огромными чудесной легкости скатертями, покрывалами зеленого и розового цветов.

Мы присутствовали при фантастическом пробуждении полей подсолнухов. Эти гигантские ромашки высотой в два метра имели лепестки с палец длиной и коричневую сердцевину, набитую многими тысячами семян. Одно поле простиралось на целые километры; миллионы голов подсолнухов поднимались и поворачивались к восходящему солнцу, следуя его ходу, как бы впитывая его силу. Мы чувствовали, как наши тела охватывала какая-то стихийная энергия, связывавшая землю, небо и гигантскую растительность. Небо было сплошным золотым полем. Земля была тоже сплошным золотым полем. Во всем чувствовалась жизнь, сила, блеск, величие. С расстегнутыми воротами, вбирая эти запахи земли, мы обращали к солнцу песни нашей молодости, наполненные мечтами!

Иногда огромные площади чертополоха сменяли поля подсолнухов: безбрежные поля чертополоха, не такого маленького и смешного, что пачкает и колется у нас, но чертополоха с огромными пальмовыми веерами, высотой со степных лошадей, с коронами из розовых или розово-синих цветов, что миллионами простирались до неба.

Через подсолнухи, чертополох и кукурузу, прямую и сильную, словно копья, мы прибыли к девяти утра к одной деревне, что давно уже маячила перед взорами и где наши разбитые солнцем пехотинцы повеселели.

Донские станицы были богатыми. Избы, более ладные, чем в Донбассе, состояли из трех-четырех комнат с бедной мебелью, но эта убогость порой скрашивалась прекрасно сделанными буфетами для посуды, старинными ларями и сундуками.

На каждом подворье были куры, скот, большой запас хлеба, украденного в колхозе, чье деспотическое здание правления в окружении сеноворошилок, запашек, веялок и сеялок возвышалось в каждом селении. Крестьяне отомстили режиму, опустошив хлева и амбары. Поросята из государственных свинарников, выпущенные на свободу, бегали, резвясь, туда-сюда, радуясь этим непредвиденным каникулам; повсюду гоготали гуси, пищали индюшата.

Местные жители принимали нас с явной радостью. Часто мы первыми входили на хутора. Эти славные люди сразу же бежали к своим припасам, доставали из укромных углов иконы, снова вешали их на свои стены с чувством и слезами.

Самым большим удовольствием для них было получить портрет Гитлера. Часто они вешали его рядом с иконами или же ставили его между фотографиями своих сыновей, одетых в советскую военную форму с красной звездой на пилотке.

Эти фотобратания казались им совершенно естественными. Они очень любили своих сыновей и любили Гитлера, который освободил их деревню, поэтому они ставили их вместе.

* * *

Были отданы строгие приказы, чтобы войска были приветливы с населением. В 1941 году немцы считали, что каждый русский – большевик. Опыт, однако, показал им, что мужики, если они были ограблены и придавлены Советами, не были заражены их пропагандой.

Это были самые мирные земные люди, приветливые, сговорчивые, желавшие только лишь трудиться, жить с семьей и помогать. В конце концов на высшем уровне четко обозначили различия между крестьянскими массами Европейской России, такими простыми и наивными, и большевистской и чекистской мафией Москвы. Малейшее злоупотребление тотчас подавлялось: старики и старухи были друзьями солдат.