Любимая игрушка судьбы

— Но он неудобен и неуютен для самих владык. При такой суровой зиме на окнах нет ставен, камень стен ничем не укрыт, и нет отопительных ниш. В купальнях чистейшая вода, и мне показали: они наполняются бьющими здесь ключами. Но, мой повелитель, кто может купаться в такой воде среди необогретых каменных стен, где гуляет ледяной ветер? Ложа здесь тверды, а одеяла тонки, и нет подушек, и у лестниц ступени чересчур высоки…

— Этому мальчишке, когда бы он вырос, стали бы впору. Как и его отцу, и всей сотне его предков. Что ты думаешь об этом, Акамие?

— Мой повелитель, я видел сокровищницу, она просторна и состоит из многих помещений, но в ней тесно от сундуков с золотыми и серебряными монетами, с невиданной красоты и величины камнями — язык не поворачивается назвать их редкими, когда они собраны в таком множестве. Мой повелитель всегда был щедр со мной, и среди его даров недостойному рабу немало подлинных чудес… Но то, что я видел здесь… А если упомянуть о драгоценных одеждах и грудах лучшей парчи, и шелка, и этой светлой ткани, которая сияет сама в полумраке, а также о несметных количествах богато изукрашенного оружия, и брат… — Акамие замялся, не решившись при господине произнести имя царевича, вольного и воина, имя, запретное устам раба. — Мне сказали, что все оружие — превосходного качества.

Царь внимательно смотрел на него, то ли изучая, то ли ожидая продолжения. Молчание затянулось. Акамие понял, что он приговорен идти до конца.

— Мой повелитель, по моему разумению, все эти богатства либо подарены правителями других государств, посольствами и купцами, либо предназначены для награждения подданных. Ведь одежда самих владык проста, а ножны царевича не имели украшений.

— Впору назначить тебя советником. Кто бы подумал, что так много сумеет заметить юнец, выросший на ночной половине и не покидавший спальных покоев до нынешнего лета. Смотри, это все твое. Я видел, ты не торопился забрать свою долю добычи. В моем войске ни один воин не будет обделен, а ты проделал этот путь вседле и с оружием в руках.

Акамие снова поклонился.

— Но как же ты истолкуешь все, что видел здесь? — снова спросил царь.

— Только одно истолкование я вижу по моему неразумию, но оно не может быть истиной. Ибо богов нет, и всеми равно правит Судьба.

— Богов нет. Я же — смиренный слуга Судьбы, человек, предпочитающий склепу — комнату, согретую горящими ветками сандала, и мягкие перины — каменным ложам. Я справедливо вознаградил тебя за твою службу в походе, и я слушал твои разумные речи. А теперь слушай меня ты. Эта комната слишком темна. Это ложе слишком холодно и жестко. Прекрасные пленницы… подождут до завтра.

Царь отшвырнул в сторону фонарь, и он с глухим звоном покатился по полу, заставив тени отпрянуть и смешаться.

— Ты думал, что-то изменилось?

С этими словами царь намотал на руку длинную косу и бросил Акамие на груду драгоценностей, сваленных на полу, — принадлежавшую ему долю военной добычи.

Солнечный зайчик пригрелся на щеке.

Ханис прерывисто вздохнул, как вздыхают дети после долгого плача, и проснулся.

Он лежал на каменном полу, вытянувшись на животе. Плечи болели нестерпимо, рук он не чувствовал.

В темноте один тонкий прямой луч протянулся от щели в заколоченном окне к его щеке.

После нескольких мучительных рывков Ханису удалось подтянуть ноги и сесть, наклонившись вперед. Плечи болели — впору кричать, но боги не кричат от боли. Ханис подставил солнечному лучу поочередно лоб, глаза, губы.

— Ахана, сестрица… Здравствуй.

Ласково, как в земной своей жизни, Ахана целовала его лицо теплыми губами. Ханис почувствовал мокрое на щеках и устыдился своих слез перед сестрой, но не мог их вытереть. Ему было жаль огорчать сестру.

Но надо было рассказать о том, что он видел ночью, пока она спала (как хорошо, что ты успела, сестрица): о толпе варваров, обжиравшихся в священном зале Дома Солнца (о Ахана, они хватали пищу руками и громко рыгали от сытости), о царе, одетом с нелепой роскошью, смешном и жалком в своей жестокости и алчности (разве не вкус и умеренность, и непоколебимое спокойствие духа отличают владык от черни и рабов?), который сел на священную колесницу богов, вообразив себя всемогущим повелителем вселенной (мы увидим, как вечное Солнце покарает осквернителя).

— Я пока не могу, Ахана, но я приду к тебе. Подожди, сестра…

Луч замигал — стражник прошел мимо окна — и снова прильнул к щеке. Привет и утешение коснулись души Ханиса, и он сказал задумчиво:

— Только двое среди них показались мне людьми, Ахана. Они сидели рядом: мальчик, похожий лицом на царя, и девушка, та дева-воительница, о которой нам доносили, помнишь? Ты еще не верила, что такое возможно у хайардов. У нее брови подняты высоко, как бы от удивления или жалости. Я не понял ее взгляда, а лицо ее закрыто покрывалом. Мальчик же отравлен их дикостью, но у него добрые глаза. Остальные — свиньи, бараны и гиены, вообразившие себя львами.

— Скоро мы встретимся, Ахана. Передай отцу и матери: я не задержусь здесь надолго.

О, голова, о…