Любимая девушка знахаря

Конечно, он снова лукавил. Ничего подобного этому самородку среди того, что нашел прежде Вассиан, не было. Вообще этот кусок золота выглядел как-то особенно... Тимка присмотрелся – и понял. Догадка его была ошеломительная! Позабыв про растелешенную Маруську, которая в самой нелепой и унизительной позе валялась на нарах и все пыталась прикрыться руками – как будто она теперь кому-то нужна... да нипочем, даже задаром не нужна! – он схватил обрез и вылетел вон из избы.

Митюха, который с туповатым выражением наблюдал за произошедшей сценой, поглядел на Маруськино тело с любопытством. Нет, ничем девка не изменилась с той минуты, как он увидел ее голой на берегу озерка: такая же приманчивая, крепкая, тугая – и такая же глупая, даром что девкой быть перестала. Мужское желание шевельнулось в Митюхе, и удовлетворить его сейчас было проще простого – подходи и вталкивайся между безвольно раскинутых, приманчиво белеющих ног. Маруська, парень чувствовал, слишком ошарашена и напугана, чтобы сопротивляться. Да и Тимка не станет прекословить – девка ему больше не нужна, игры кончились, пошли дела кровавые, что Митюха очень хорошо понимал, тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять... Однако он только поглядел еще раз на голую Маруську, потянул носом, вдыхая манящий женский запах, и потаенно ухмыльнулся: кто знает, как дело пойдет... А потом вышел из сруба.

Когда за Митюхой тяжело захлопнулась дверь, Маруся наконец-то шевельнулась, подняла голову. Все тело болело от Тимкиного удара, еле-еле прошла тошнота. У нее не было бы даже сил сопротивляться, если бы Митюха, чей жадный, жаркий взгляд так и ползал по ней, набросился на нее. Но Митюха только засопел и ушел, и Маруся отчего-то почувствовала себя совсем брошенной и одинокой. Ну и ограбленной, конечно.

Самородка – живого, теплого золотого ключика в новую, счастливую, изобильную и богатую жизнь – стало жалко до того, что сердце приостановилось. Маруська взвыла от горя, кое-как продышалась, сползла с нар и натянула порванное по вороту платье. Тимка вырвал резинку из ее штанишек, они теперь сваливались, но явиться к мужикам голозадой Маруся стыдилась, поэтому завязала их сбоку неудобным узлом, натянула платье и выскочила наконец наружу.

Уже в дверях она вспомнила, что не выполнила просьбу Вассиана, не поискала ключей от его оков, не воспользовалась случаем напакостить Тимке, выпустив его пленника и, может быть, запустив руку в его захоронку. И с этой мыслью она чуть не вернулась в дом, но тут увидела такое, что мигом обо всем позабыла.

Тимка безжалостно избивал Вассиана.

Хмуров был раздет донага, даже исподнее валялось на земле, и все его худое тело было в застарелой грязи, покрыто расчесанными укусами комарья. Он пытался вырваться, цепь грохотала... Рядом Митюха обшаривал его лопать[24] с таким тщанием, как будто искал вшей. Тимка месил Вассиана кулаками и кричал, что сейчас выбьет из него все, что тот скрывает, а потом бросит тут подыхать избитого.

– Что... ты... хочешь, что? – тяжело выдыхал между ударами Вассиан, выплевывая изо рта бело-кровавое месиво того, что недавно было его зубами.

– Откуда взялся самород? – нанося новые и новые удары, твердил Тимка. – Признавайся! Откуда, ну?

– Я его нынче нашел! С утра! – хрипел измученно Вассиан.

– Врешь! – не отставал Тимка. – Я видел золото, которое ты раньше вытаскивал. Оно было грязное, все в земле, а этот чистый. Чистехонек, словно его с мыльцем-белильцем промыли. А где тебе его вымыть и с чем? Все, которые раньше находил, были с земляным налетом, в трещинки, складочки земля набилась, а здесь – нету земли в них. Нету! У меня глаз острей орлиного, я б разглядел даже пылинку. А самород отмыт, оттерт, мягко отполирован – он где-то лежал, от земли защищенный... Признавайся, гад, ты нашел Максимов мешок? Говорил мне дядька Софрон, что был у каторжника мешочек из оленьей шкуры, где он хранил все золото. Неужто почудилось тогда Софрону и Максим только сделал вид, будто все высыпал? А на самом деле... Говори, ты нашел мешок? Говори!

Он швырнул Вассиана наземь и сильно, рассчитанно сильно ударил его ногой в пах.

Вассиан выгнулся дугой, потом в узел завязался – в узел неистовой боли, в воющий, захлебывающийся слезами узел...

– Худо? – с ненавистью спросил Тимка. – Сейчас еще хуже будет, сволочь. Говори, где золото?

Вассиан стонал, всхлипывал, но ничего не говорил.

– Ну что ж, – пожал плечами Тимка, – делать нечего. Я сейчас тебе пальцы ломать стану. Пальцы на ногах, чтоб ты работать все же мог. Но понадобится, дело и до рук дойдет. А если и тогда не скажешь, то мы уйдем и бросим тебя здесь подыхать. А в деревне я доберусь до твоей Дуньки. Уж она мне ответит за то, что я с пустыми, почитай, руками от клада уйду. Уж я на ней всю свою злость на тебя вымещу, понял? Себя не жалеешь, так ее пожалей, гад ты гадский! Сам же виноват, что я из тебя сейчас кровавое тесто замесил. Сам виноват! А скажешь правду, я от своего слова не отступлюсь, поделюсь со всеми, как и обещал, а с тобой в первую голову.

Вассиан угрюмо молчал, изредка постанывая.