Любящие

И Хэл, с трудом справляясь с дрожью после этого нагоняя, отправился домой. Дома принял маленько для успокоения, а потом добавил, чтобы поужинать вместе с Жанеттой. Когда чуток тяпнешь, перестает действовать на нервы зрелище, как Жанетта кладет себе пищу кусок за куском в открытый рот, – это он усвоил безупречно.

17

В один прекрасный день, возвратись с рынка с тяжеленной корзиной, Хэл Ярроу объявил:

– Больно ты нажимаешь на солененькое в последнее время. Уж не за двоих ли? А может, и за троих? Жанетта побелела.

– Ты что? Ты в своем уме? Что говоришь! Он бухнул корзину на стол, взял ее за плечи.

– Буверняк, в своем. Не сей секунд в голову взбрело – давно замечаю да помалкиваю. Сначала убедиться хотел. Так я прав?

Она в одну точку уставилась, а саму трясет.

– Ой, нет! Не может быть!

– Уж так и не может!

– Да. Я знаю. Не спрашивай, откуда знаю. Но этого не может быть. И вперед не смей говорить мне такие вещи. Даже в шутку. Я с ума сойду!

Привлек ее к груди, сказал поверх плеча:

– Это из-за того, что не можешь? Из-за того, что знаешь: от меня детей не будет?

Пышная, слегка пахнущая духами прическа слегка дрогнула.

– Знаю. И не спрашивай, откуда знаю. Приотпустил ее, удержал на расстоянии вытянутых рук.

– Слушай, Жанетта, кажется, я понял. Мы с тобой относимся к разным видам. Как твои мать и отец. Но у них были дети. Точно так же, например, у осла и кобылы могут быть детеныши-лошачихи, но сами лошачихи бесплодны. Можно скрестить льва и тигрицу, а вот получившихся львигра и тигвицу – уже нельзя. Верно? И ты боишься, что с тобой, как с той лошачихой!

Она ткнулась лицом ему в грудь, от ее слез рубашка мигом насквозь промокла.

– Люба моя, давай смотреть правде в глаза. Может, так оно с тобой и есть. Ну и что? Впереднику ведомо, у нас положеньице то еще, не хватало нам ребеночка! Хорошо бы… да ну… у тебя есть я, у меня есть ты, разве не так? И большего не прошу. Главное, есть ты.

Утер ей слезы, поцеловал, помог затолкать покупки в холодильник, но мысль – она есть мысль: придет – не вдруг отвяжется.

Соленого и молочного Жанетта поглощала много больше нормы, особенно молочного. Но перемен во внешнем виде, чтобы сами за себя говорили, не было. А хоть как-то должно же сказаться это обжорство! Месяц прошел. Хэл с Жанетты глаз не спускал. В нее уходило, как в прорву. И безо всяких последствий.

Решил, что ошибся. И то сказать: вид другой, обмен веществ другой, а что он в этом понимает?

Еще месяц прошел. На выходе из библиотеки «Гавриила» снова попался навстречу Тернбой, ШПАГ-историк.

– Слух идет, технарей можно поздравить, – привязался. – Нынче в 15. 30 на планерке вроде бы объявят, что последняя серия удалась.

– Неужели буверняк?

Отчаянием жгло, но Хэл постарался, чтобы голос не выдал.

Когда в 16. 50 планерка закончилась, побрел домой – куда ж еще? – а лучше бы на край света. Пситовирус был уже в производстве. Самое большее через неделю наберется столько, что хватит наполнить емкости шести самолетов-снарядов. Первым номером по порядку намечена обработка города Сиддо. Следуя по разворачивающимся спиральным траекториям, самолеты-снаряды засеют район приличных размеров. Потом их возвратят, перезаправят и вышлют снова. И так до тех пор, пока не будет поражена вся Оздва.

Доплелся до дому, и оказалось, что Жанетта лежит в постели, черные кудри короной на подушке. Слабо улыбается.

Обо всем на свете позабыл, встревожился.

– Жанетта, что с тобой?

Пощупал ей лоб. Кожа сухая, шершавая, жарок чувствуется.

– Не знаю. Мне уже недели две неможется, но я держалась, виду не подавала. Думала, пройдет. А нынче совсем прихватило, пришлось лечь, я с утра лежу.

– Ну, мы тебя живенько поднимем.

Бодрым голосом сказал. А в голове звенело: «Каюк!» Если что серьезное, то врача взять негде и лекарств тоже.

Следующие несколько дней Жанетта провела в постели. Температура с утра держалась на 37, 5°, к вечеру подскакивала до 37, 8. Хэл ухаживал как только мог. Аспирин давал, мокрое полотенечко на лоб, пузырь со льдом. Аппетит у нее почти пропал, только пить просила. Пила и пила молоко. А таракановки своей любимой и сигарет в рот не брала.

Но не так сама по себе Жанеттина хворь приводила Хэла в отчаяние, сколько Жанеттина молчаливость. Сколько он ее знал, Жанетта тараторила – легко, весело, радостно для души. Случалось, примолкала, но только если что-нибудь незнакомое рассматривает, полностью увлечена, от любопытства сама не своя. А теперь говорил только он один. И если умолкал, тишины не заполняли ни расспросы Жанеттины, ни мнения.

Надеясь ее развеселить, он рассказал, что задумал угнать гичку и бежать в джунгли. Помутневшие глаза у Жанетты ожили, давно так не сияли. Она даже привстала, когда он разложил перед ней на кровати карту материка. Показала, где жила, описала местность: тут джунгли в низине, там горы, а вот здесь, на плоскогорье, развалины древней столицы и в подземельях ее тетки и сестры ютятся.