Любящие сестры

Изобразив непринужденность и даже улыбаясь, он поставил блюда на домотканые салфетки перед леди-драконом и ее компанией.

Отойдя в проход, окинул взглядом другие столики, замечая где какой непорядок. Под столом валялась незамеченная вилка, в одном из светильников мигала прогоревшая лампочка, отбрасывая красный отблеск на белую блузку Мэрли, будто пятно томатного сока. Затем он снова перевел взгляд на Уэтерби и увидел, что она поднесла ко рту кусочек рыбы.

Наверно, он ничего в жизни еще не хотел так сильно, как увидеть сейчас улыбку на губах Нэн Уэтерби.

Вилка Нэн скрылась между ее губ.

Джо с надеждой затаил дыхание. Кровь стучала у него в ушах.

Черта с два. Не улыбается. Она вообще никак не реагирует. Это конец.

Он сжал зубы. Отчаяние охватило его. Внезапно на ум пришли слова Клоеты: в жизни нет ни белого, ни черного, если не считать цвета нашей кожи, Джо.

Ну что ж, все не так плохо. Она же ест в конце концов! А ведь могла отослать обратно.

Может быть, он слишком многого хочет. Одна звезда – («довольно приятно и цены приемлемые») – это не смертельно. Это он как-нибудь переживет. Будет продолжать работать, стиснув зубы. Пока все не забудется. По крайней мере, половина салона у него всегда будет заполнена.

Как бы там ни было, через пару недель все решится. А пока что не стоит предаваться унынию. Принимайся за работу и не бери в голову.

Спускаясь по крутым ступенькам служебной лестницы, он вспомнил об Энни Кобб. О том, как она поменяла омара на елку. Рождество уже послезавтра. Интересно, где они будут праздновать, эти две девчонки. Неужели так и просидят вдвоем у себя в Бруклине? Вот это будет праздник! Особенно для Лорел. Что-то непохоже, будто старичок Санта-Клаус собирается лезть к ним в трубу с подарками в этом году.

В тот раз, ожидая возвращения Энни, он пробыл в их крохотной, скудно меблированной квартирке на Четырнадцатой улице не меньше часа. Поначалу Лорел сидела как в воду опущенная. Но понемногу освоилась и принялась щебетать, словно они были давние друзья. А через некоторое время даже вынула потрепанную колоду карт, и они сыграли в джин-ром. И можно голову дать на отсечение, что этот ангел с фарфоровым личиком теперь предан ему телом и душой.

Завтра Сочельник, ресторан закрыт. Хорошо бы заехать к ним в гости, если они никуда не собираются. Да, это было бы лучше всего. Ему полезно побыть немного в роли старшего брата, тогда может быть удастся выбросить из головы Кэрин.

Но память неумолимо возвращала его к тому, что он пытался забыть. Внезапно остановившись на последней ступеньке, он привалился спиной к стене, и снова, как в кино, завертелась в мозгу та проклятая ночь. Снова раздался в трубке безжизненный голос Кэрин, и снова он бежал по Нью-Йоркской улице, мимо колледжей, мимо Йельского театра драмы, мимо музея Искусства и Архитектуры, задыхаясь от бега. Наконец пересек Колледж-стрит, обогнул здание, в котором помещалась ее маленькая студия и взлетел по трем пролетам лестницы.

Он нашел ее скорчившейся на полу, тело еще не остыло, но уже побелело, даже посинело. И кровь… кровь везде – на постели, на коврике, в ее длинных черных волосах, – все еще сочащаяся из глубоких порезов на узеньких запястьях.

Затем «скорая помощь» и полицейская машина, пульсирующие огни, красные отсветы фар, как кровь, разлитая по темной улице, потрясенные, бледные лица соседей. И нескончаемо звучащие в ушах, словно заезженная пластинка, вновь и вновь прокручивающаяся в голове, ее последние слова по телефону:

– Я все сделала, Джо. Тебе не о чем беспокоиться. Он понял, что она сделала аборт. Господи, а что же еще? На его месте любой бы так подумал. Они столько обсуждали возможность оставить этого ребенка! Говорили, говорили. Она была явно в отчаянии от его идеи. Но он думал… он был уверен, что она через некоторое время успокоится.

Она успокоилась, ублюдок, успокоилась навеки!

Чего он так боялся тогда? Почему не стал ее слушать? Такая веселая, и умница, и… как огонь! И он любил ее, проклятье, любил! Но женитьба, дети, хозяйство в двадцать лет… Даже мысль об этом казалась абсурдной.

Он словно воочию видел, как она сидела тогда понурившись на каменной скамье возле Библиотеки Стерлинга, впервые сообщив ему, что беременна, и черные, как вороново крыло, волосы переливались на майском солнце. Она плакала. Глаза опухли, молочно-белое лицо покраснело.

– Господи, Джо… что же делать? Что он мог сделать?

Он стоял и улыбался. Как идиот!

Но разве можно было поверить, глядя на эту маленькую девочку в коротких шортиках и матросской блузе, что она беременна? Хотя бы совсем немножко? Нет, это какая-то бессмыслица.

Наконец до него дошло. Ведь это серьезно. Она не шутит. Коленки сразу заходили ходуном, словно кто-то дергал за них. Захотелось сесть рядом, утешить. Но он остался стоять.

Он не мог приблизиться к ней, и только теперь понял почему. В тот миг он бессознательно отстранился от нее… и от него. Он был так ошеломлен, что не понимал ни своих действий, ни своих мыслей.

Она зарыдала. И только тогда он опустился на скамью рядом с ней.