Люби СИ)

— Светочка! Я положу эти твои… вещи… допустим, съемочные… и с коня, и которые ты возле душа побросала, в багажник. Потом посигналю, и поедем. Я ничего не хочу тут оставлять, и ничего не хочу знать, ты понимаешь? Вообще ничего! Если бы не всего лишь полтора часа-то… я бы прямо и не знал, что предположить. Но если ты захочешь что-то продать, или что-то рассказать — я всегда готов. И помочь, и послушать. Ты поняла?

— Да, Василь Иваныч.

Спустя полтора часа Ветка взломала клинком Дис свой собственный почтовый ящик, и вытащила приклеенные ко дну толстым слоем пластилина запасные ключи от двери. Иваныч с интересом следил за ее манипуляциями, затем занес в квартиру увесистое седло, пару мешков от комбикорма с доспехами, оголовьем. Оглянулся.

Ветка ни одной минуты своей жизни после ухода мамы не уделила дому. Вдоль одной из стен — мебельная стенка, полностью забитая книгами, старой посудой, пыльной мелочевкой. Облезшие потускневшие обои. Протертые коврики и половички. Жалкая, частично развалившаяся, кухонька. Простые деревянные стеллажи, наполненные нунчаками, седлами, шлемами, деталями сценических костюмов, спортивными принадлежностями. Около перекошенного деревянного окна с давно облупившейся краской — велотренажер, на нем неопреновый пояс и шорты, на полу рядом — весы. На окне жалкие сосульки штор. На кухне ассортимент банок с белковыми смесями, новенький блендер, несколько коробок с белковыми батончиками.

— Как-то неуютно живешь, — осторожно сказал Иваныч. — Я и не спрашивал, думал, у тебя есть кто.

— Никто не спрашивал, — Ветка села на старый диван, поверх которого лежал ортопедический матрас, и уставилась в пространство.

— Может… это. Водки принести?

— Нет.

— Светочка… я тогда на ипподром. Ты, детка, если что — звони. Не молчи только так. Хорошо?

Ветка встала, подошла к Иванычу. Разгладила на нем воротник, поправила язычок «молнии».

— Василь Иваныч… я знаю, как это выглядит. Я все понимаю. Я так вам благодарна, что не в полиции. Я не могу объяснить, что это было, помрачение какое-то. У меня сейчас… — она сглотнула, — вправду очень трудный период. Вы меня три года знаете. Можно, я попрошу?

— Да.

— Если на ипподроме… вокруг… найдут… бомжа, психа, раненого, убитого, кого угодно — сообщите мне. Сразу же. Пожалуйста.

— Ладно.

— Если сможете увидеть его… если будет драться, говорить на непонятном языке… скажите ему… пароль.

— Пароль? Ты мне прямо Афган сейчас напоминаешь, — на лбу Иваныча пролегли резкие морщины. — Но вспомнив твой ножик… говори пароль.

— Ольва Льюэнь.

— Принято. Я все ж таки поехал. А если будет нужна хоть какая-то помощь… звони.

— Хорошо…

Ветка закрыла дверь, и села на кровать. Произошедшее не укладывалось в голове.

Если не знаешь, что делать — разбери комод. Разбери комод. Разбери комод.

Ветка вдруг рывком встала. Нашла старый кнопочный телефон и запасную симку другой компании. Записную книжку.

Каким-то образом вспомнились все тренировки и все обязательные мероприятия, на которые месяц назад надо было успеть. Ветка впопыхах записала их, что не вспомнила — уточнила по телефону. Позвонила всем, и отменила все — на ближайшие дни. Кроме псов. Псы давали замечательную тысячерублевую бумажку за две прогулки — утром и поздно вечером.

Потом Ветка уделила внимание своему хозяйству — спустя сорок минут ортопедический матрас стоял около стены, зажатый одним из стеллажей, на котором покоилось абсолютно все, что было нужно Ветке для жизни, включая и вынесенное из кухни спортивное питание.

Спустя еще двадцать минут в квартиру гуськом зашли таджики, обитавшие в дворницкой. «И это забрыть? И то забрыть?» Ветка стояла около стеллажа, и подтверждала — все забрыть. Куда угодно. Только забрыть.

Забирали часа три. Ветка только тупо удивлялась, откуда в ее жизни столько вещей, бесполезных, бессмысленных. Память о маме? Да хватит одной фотки.

Затем те же таджики в плане оплаты за ценное имущество за час отодрали отошедшие обои, вынесли бумагу и отмыли квартиру.

Было два часа дня.

Около окна остался стоять велотренажер, около стены — открытый деревянный стеллаж. Внизу стеллажа — седло и прочие средиземские вещи, тщательно завернутые в покрывало.

На полу весы и матрас.

В углу — комод с бельем, оставшимися документами и электронными гаджетами. Открытая вешалка с одеждой. На стене — телевизор. Окно зияло своей нищетой; карниз был хотя и старый, но неплохой, а вот шторы Ветка выкинула, точнее, их также унесли таджики. На кухне остался один стол, газовая плита, две табуретки, великолепная стиральная машинка и холодильник. На подоконник влез комбайн и все Веткины белковые запасы.

В туалете — пылесос, ведро, швабра. Одна зеркальная полка и немного ярких баночек, любимых женщинами. В прихожей — вешалка и стеллаж для обуви.

Худенькая таджичка с помощью воды и тряпок сделала с квартирой то, что Ветка не смогла за предыдущие десять лет.