Люби меня

С вчерашней ночи это работает лучше, чем обычно. Он расслабился. И, кажется, подавил свою дикую ревность. Улыбается мне. По-настоящему веселится. Это заставляет меня чувствовать себя еще счастливее. Ведь я могу не дрожать, что он подумает, когда кто-то из парней невзначай меня коснется.

Самый крутой и запоминающийся момент на свадьбе случается неожиданно. Отец Артема просит включить старый хит, их с женой любимый трек из молодости. Говорит прекрасные слова, посылая нам всем безумные флюиды любви и страсти, которые можно пронести через годы. Есть же такие пары! Смотрю на Чарушиных-старших, когда они начинают танцевать, и восхищаюсь.

А потом Тёмыч приглашает Лизу, присоединяется к родителям под покров этой стариной мелодии, и я уже едва не плачу от умиления. Сашка не дает раскиснуть. Хватает меня за руку, вытягивает аркой над нашими головами и увлекает на танцпол, чтобы со смехом закружить в импульсах любви, которая становится в этот момент общей – неразрывной магической силой.

Следом выскакивает Рина – младшая сестра Артема и тот самый трудный ребенок, которого так часто и якобы неохотно нянчит Даня Шатохин. Она раскрепощенная донельзя. Фестивалит между нами так, что засматриваешься. И что вы думаете? Этот типа уставший нянька-Данька выходит к ней. Прибрав царевну-кобру к рукам, ловко подавляет все ее протесты. Ну да, у него же опыт. Вскоре они уже выплясывают вместе со всеми как настоящая пара.

После этого выходят на площадку и Бойки, и Филя с Лией, и другие…

Этот танец – не часть запланированной программы, но танцуем мы поразительно слаженно. Подозреваю, что весь секрет в том, что нас объединяет та самая любовная магия.

– Я так счастлива за Лизу, – выдаю Сашке в какой-то момент. – Она попала в чудесную семью! Именно о такой я для нее и мечтала!

Он реагирует не сразу. В начале моего эмоционального выплеска напрягается. Но через пару секунд все же кивает.

– Ты права. С Чарушиными можешь больше за нее не волноваться. Залюбят ее все. Не отобьется.

Наверное, мы оба невольно сравниваем с его семьей. Итоги плачевные, понимаем тоже оба. И все равно мне плевать. Говорю Сашке об этом, обнимая его.

– Будем с тобой вдвоем. Нам и вдвоем шикарно!

– Согласен, – смеется он.

– Мы сильные!

– И с этим согласен.

– Каким бы серпантином не был наш путь, справимся!

– И снова согласен!

Я не хочу думать, что этот день – короткое перемирие. Не допускаю мысли, что обиды, ревности и ссоры снова вернутся, как только утихнет эйфория. Отрицаю упорно, но правда в том, что за последние месяцы подобное уже происходило не раз.

Нет… Сейчас по-другому! Я ведь открыла ему почти все, что меня тревожит.

И все же…

Все хмурые и колкие взгляды Людмилы Владимировны принимаю с некоторым злорадством. Пусть видит, что больше у нее нет власти, чтобы заставить Сашу меня игнорировать. Он, конечно, достаточно мягко ее на место поставил. Не так, как хотелось бы мне. Но пусть хоть так. И нам, вроде как, нет нужды беспокоиться о ее здоровье. Она живее всех живых! И слава Богу, конечно.

– Что-то меня мутит, – сообщаю сестре, обмахиваясь руками. – Душно тут… Пойду, подышу.

– Пойти с тобой? – сжимает мою неожиданно вспотевшую ладонь.

– Нет… Не покидай свое торжество. Я быстро! Пока Сашка с парнями покурит, вернусь.

Лиза одалживает мне свою белоснежную шубку. Накидываю ее на плечи. С кокетливой улыбкой позирую, когда вижу, что фотографирует меня. Пританцовывая, пересекаю зал и, наконец, выхожу на балкон. Мороз трещит, народ сюда в такое время неохотно тянется. Разве что покурить кто-то изъявит желание непременно на воздухе, а не в отведенном для этого помещении.

Такими ценителями кислорода оказываются Игнатий Алексеевич и отец Влады – Владимир Всеволодович Машталер.

Услышав мои шаги, оба, замолкая, оборачиваются к двери. Я сдержанно киваю, вежливо улыбаюсь и, дождавшись ответной реакции, прохожу к противоположному краю балкона. Все время, что я там стою, мужчины сохраняют тишину. Слышу только, как попеременно затягиваются и выдыхают табачный дым. Мне, несмотря на расстояние, становится от этого запаха дурно. Да и неуютно я себя чувствую. Кажется, что наблюдают за мной.

С деланной неторопливостью отступаю от перил и, не глядя на мужчин, удаляюсь обратно в зал.

Только еще до того, как я добираюсь до двери, они, не заботясь о том, что я услышу, выдают странные фразы.

– Это пора прекращать, – говорит Машталер. – Если ты понимаешь, о чем я говорю…

– Понимаю, – поддерживает Игнатий Алексеевич столь же холодно.

У меня по спине озноб бежит, и я все-таки прибавляю ходу, чтобы скорее нырнуть в зал. Там почти сразу же в Санины объятия попадаю. Греюсь и смеюсь, но внутри бьется, как раненый монстр, тревога.

Знать бы тогда, чем все это закончится…

50

Ты моя навек…

© Александр Георгиев

– Привет, родной, – восклицает мама, прижимая к моей щеке ладонь.

Бурная радость, которую она сейчас транслирует, ни хрена не стыкуется с ее хладнокровным характером. И это заставляет меня сразу же напрячься и приготовиться к очередному дерьму.

– Привет, – слегка наклоняюсь, чтобы поцеловать в щеку.