Люби меня

Вцепляется мне в запястье, чтобы не наглел чересчур.

– Подумаю, Саш… – голос срывается.

Несмотря на весь сироп, которым я ее полвечера заливал.

Блядь… Я тоже снова пиздец какой голодный.

– И бросай эту работу, Сонь. Она сжирает кучу нашего времени. И вообще… Не хочу я, чтобы ты там работала.

– А где хочешь?

– Нигде не хочу.

Если бы не договорился с мамой, долго бы ее мурыжил у подъезда. А так, вроде как, приходится уезжать. Понимаю, конечно, что ничего хорошего меня дома не ждет. После той ссоры перед выходными больше с родаками не общался. И все-таки маман меня удивляет.

– Что ты творишь?! – наезжает, едва за нами закрывается дверь кабинета. – Обручальные кольца??? Что еще за блажь, сынок? Ты с ума сошел? Женишься на этой девчонке нам с отцом назло? Ты хочешь, чтобы у меня сердце разорвалось? Я весь день с давлением! С утра как увидела… Я просто потрясена! Одумайся же ты! Саша!!! – впервые вижу, чтобы мою мать трясло. Она, конечно, пытается скрывать, но ходуном ходят ее ладони каждый раз, когда прижимает их к столу. – Ты слышишь меня?! Это переходит все грани! Что за безрассудство! Полное безумие!

Да не слышу я. У меня в голове кровь шумит. У самого давление херачит за те пределы, после которых только реанимация. Если успеют.

– Жениться на Соне – безрассудство, а на Владе – значит, топчик?! С хуя ли такая разница? – рявкаю я, в тревоге забывая, где и с кем разговариваю.

Шманает то самое подспудное чувство страха потерять Соню, появление и рост которого я так и не научился контролировать. Оно просто есть. Живет во мне постоянно, сколько бы я себя не убеждал, что управляю своей жизнью сам. Где-то глубоко пульсирует понимание: если мать с отцом возьмутся за дело серьезно, мой мир будет разрушен. Они найдут пути без прямого давления. Найдут, потому что… Потому что, блядь, они – это они.

– Я не тащу тебя в ЗАГС сейчас, – толкает мама, треская ладонью по столу. Лицо багровое. Кажется, она в не меньшей панике, чем я. А значит, будем сражаться не просто до первой крови. До конца. – Влада Машталер – девушка, которая стала бы для тебя надежным спутником в будущем. Не в этом году. И даже не в следующем. Вы оба еще молоды. Но думать на перспективу нужно уже сейчас! Не творить глупостей! Налаживать контакт с Машталерами. И, конечно же, не обзаводиться сомнительными связями, которые очерняют твою репутацию и понижают твою ценность!

– Какую ценность, мам?! – зверею капитально. – Я для вас товар, блядь?! Скажи тогда, сколько, сука, моя жизнь стоит сейчас?! В эту ебаную минуту?! А, мам? Что ты молчишь?! Может, я наскребу, чтобы выкупить?!

Мама стискивает челюсти с такой силой, что белеет кожа. Если бы мое сердце не работало на разрыв, возможно, я бы услышал даже металлический скрежет. Ее глаза блестят, но она, конечно, не заплачет. Она никогда не плачет. А вот мне так располосовало грудь, что в какой-то момент я просто понимаю, что должен уйти. Иначе… Иначе не знаю, что сделаю.

– Саша! Александр!!! Сейчас же вернись! – горланит мать мне вслед.

Я поднимаюсь на второй этаж. Перерываю часть вещей. Кое-что скидываю в сумку. Не могу отыскать всех документов. Поэтому мне просто приходится еще раз идти к матери.

Настраиваюсь на этот крестовый поход минуты три, не меньше. Привожу в норму дыхание. Выравниваю силу сердцебиения и частоту пульса. Насколько могу, черт возьми.

– Мама, – задвигаю с порога демонстративно холодно. Шагаю в кабинет, и вырывается уже растерянно: – Ма-ам…

Глазам своим не верю.

Бешеный толчок крови в голову. Резкий разгон сердечной мышцы.

Земля из-под ног рывком уходит.

Натужный вдох.

И…

– МАМА!!! – крик, полный ужаса.

42

Вот это совсем другой разговор.

© Александр Георгиев

Чуть больше месяца спустя,

11 октября.

– Уже уходишь? – прилетает в спину от отца.

Я сжимаю руки в кулаки. Громко сглатываю. Вот только собравшаяся во рту слюна слишком вязкая, чтобы быстро от нее избавиться. Хочется протолкнуть образовавшуюся в глотке горечь. Чем угодно протолкнуть. Но на столике рядом только какая-то алкогольная бурда, а мне еще садиться за руль. Не хочу, чтобы Соня, почувствовав запах, расстраивалась и ругала меня.

Перевожу дыхание. Оборачиваюсь.

– Я предупреждал, что буду только до десяти, – припоминаю сухо.

– К ней поедешь?

Отец не скрывает своей злоебучей брезгливости. Но я делаю вид, что мне на нее, равно как и на него, похрен. Прежде всего, перед самим собой. Иначе… Не приведи Господь, дать выход потоку всех тех эмоций, что я весь этот месяц топил.

Смотрю сквозь него. На расфуфыренную толпу безликих для меня людей.

Кажется, физически ощущаю, как в кровь выпрыскивается адреналин. Молоточками начинает стучать пульс в висках. Он перебивает монотонную джазовую хрень, которая правит этим гребаным балом. Во мне вскипает агрессия, но я удерживаю это пламя внутри себя, как и во все последние дни, с того момента, как обнаружил маму на полу ее кабинета без сознания. Минуты ожидания «скорой» были самыми худшими и самыми, мать вашу, длинными за всю мою треклятую жизнь.