Люби и властвуй

– Эгин, условия Говорящих Хоц-Дзанга приняты. Как старший по званию и по должности прошу тебя присоединиться к Вербелине и Авор, - голос Дотанагелы звучал безжизненно и глухо, как редкая капель в пыточном подвале.

– Во имя князя и истины? - криво ухмыльнулся Эгин.

– Во имя жизни, придурок, - процедил через плечо Знахарь, сама любезность, как обычно.

Эгин неуверенно оглянулся, надеясь найти поддержку хотя бы у Самеллана. Особого облегчения ему это не принесло. Там, впереди плотной группы перепуганных «лососей», попирающих отброшенное от греха подальше оружие, сидел на корточках Самеллан. А перед ним лежало тело палубного исчислителя. Голова у тела отсутствовала. Похоже, Говорящие Хоц-Дзанга изыскали более чем убедительные доводы в споре со строптивым пар-арценцем. И, как всегда, основная тяжесть доводов пришлась на самого безвинного. Князья дерутся - шкура трещит на галерных рабах и барабанах.

В тот момент Эгин не вспоминал о боевых подвигах «Зерцала Огня» и сотнях смегов, погибших под губительными снарядами «молний Аюта». А даже если бы и вспомнил, то по-своему резонно отписал бы основную вину на Самеллана. Тогда Эгин не знал, что случись варанцам и Говорящим передраться по-настоящему, Самеллан был бы единственным, кому суждено было бы обрести спасение.

Глава одиннадцатая ХОЦ-ДЗАНГ

Эгин был уверен, что никогда не знал этого дурацкого, издевательского стихотворения наизусть. А также и в том, что вообще никогда его не слышал.

Не в добрый час Герсар повел
На грютов войско и нашел
Свою погибель средь холмов,
Прикрытых ям и тайных рвов,
Где кольев острый частокол
Виднелся неспроста. Энно!

Но теперь оно вертелось у него на языке, заполняло его мозг, расцветало сорной травой на задворках сознания, стучалось во все двери рассудка и отдавало эхом в ушах. Энно! Энно! Энно!

Эгин был пьян. Но пьян не вином. «Медом поэзии». Он был уверен, что та обжигающая, сладчайшая жидкость, которую он пригубил из любезно предложенного кубка, была тем самым ненавистным и вожделенным «медом поэзии», о повсеместном уничтожении которого так пекся Свод Равновесия. О да, Эгин помнил, в какой из туннелей повели коренастого приземистого карлика, о котором ему, Эгину, стало известно, что тому удалось изготовить мед по древнему рецепту, провезенному контрабандой из Синего Алустрала. И даже помнил, как истошно вопил несчастный, когда палач продел конский волос через свежую рану в его языке - его проткнули тонким и чистым серебряным стилом. (В Своде Равновесия не в почете грязь и гноящиеся раны. Даже если всем известно, что эти раны не успеют начать гноиться. Дурной тон есть дурной тон. Инструмент должен быть чистым.)

О да, тогда палач тянул за волос, а незадачливый медовар клялся, как тогда казалось Эгину, на полтуннеля, что не будет, как есть не будет, никогда не будет и клянется, клянется, клянется больше не варить, не приготовлять, не злоумьшлять, не нарушать законы и забудет рецепт… Только кто же верил этим клятвам!

Что за гадость-этот мед, подумалось тогда Эгину, если из-за него его коллегам по Своду приходится заниматься такой грязной и неблагодарной работой и пачкать серебряное стило. А теперь, теперь он сам полон «медом поэзии» до краев. И что же?

«Где кольев острый частокол виднелся неспроста. Энно!»

Теперь он лежал где-то и на чем-то, его глаза были по-прежнему закрыты повязкой. Его мысли не желают собираться в стройные цепи, и единственное, в чем он полностью уверен сейчас, так это в том, что «не в добрый час Герсар повел на грютов войско!». Зачем они дали ему меду? Зачем его вообще дают и варят? Но память отказывала ему теперь когда хотела и в чем хотела.

Кое-что Эгин все-таки помнил, несмотря на помутнение. Например, что воины древности прихлебывали «мед поэзии» перед битвой, чтобы сделать бой громокипящим, смерть - легкой, а посмертие - сладким. Что мастера знаменитых мечей прикладывались к чаше с медом перед тем, как взяться за молот. Чтобы сделать песню меча звонкой, его плач - суровым, а его молчание - оглушительным. Он помнил, что ведьмаки и ведьмы пьют мед перед тем, как заговаривать и наводить порчу. А женщины подливают его в кубки охладевших к ним любовников. Что если за ухом у пса помазать медом, он перестанет выть на луну. Но зачем ему, Эгину, мед?