Любавины

Кузьма даже сморщился – так больно и сладко сделалось в груди.

Во тьме тихонько засмеялись, прошумели легкие шаги, открылась дверь в избу… В светлом квадрате мелькнула маленькая аккуратная голова, и дверь закрылась.

Кузьма вышел на крыльцо, сел на ступеньку… Сдавил голову руками и сказал вслух с тихим ужасом, счастливо:

– Елки зеленые!

Встал, пошел в избу.

Платоныч разговаривал с Николаем. Агафья убирала со стола.

Кузьма на мгновение задержался у порога, потом быстро снял с вешалки свой кожан, шапку и, не глядя ни на кого, вышел. Платоныч сделал вид, что не заметил этого. Хозяева действительно не заметили.

А Клавдя смотрела через узкую щель в горничной двери и улыбалась. Через некоторое время вышла и она. Платоныч как бы между прочим проводил ее глазами и продолжал беседовать.

Было тепло. Буйный апрель, навоевавшись за день, устало прилег, шелестя прошлогодней, жухлой листвой. Густым током наплывал тяжкий запах талой земли.

Молчали. Опять Кузьма думал, что нужно же, черт возьми, что-нибудь говорить, и не мог выдавить из себя ни слова. Шалый низовой ветерок, играя, налетал то сбоку, то мягко и осторожно подталкивал сзади, раздувал цигарку, подхватывал искорки, и они впивались в темноту и гасли шагах в трех впереди.

Рядом, совсем близко шла Клавдя. Она раза два поймала его за рукав, негромко сообщая:

– Ой, я осклизнулась…

Кузьма неловко поддерживал ее.

– Мы куда идем? – спросил он.

– На вечерку. А что? Тебе не полагается?

– Да ну!…

– А вы надолго приехали?

– Неизвестно.

– А зачем?

– Это… я потом расскажу. Вообще – вам помочь жизнь наладить. По-новому.

Клавдя неподдельно изумилась:

– Господи, да какие же вы помощники?!

Кузьма как-то сразу осмелел. Ее изумление задело его за живое.

– Это ты рано так о нас… Зря, пожалуй. Ты ведь не знаешь ничего.

– Чего я не знаю?

– Понимаешь, какая штука!… – громко начал Кузьма. – Живут на земле люди. Всякие, конечно, люди… – он кинул на дорогу окурок и полез снова за махоркой. И замолчал. Хотел рассказать ей про счастье, что это такое, но почему-то осекся, застыдился. С горечью отметил: «Заорал чего-то, как дурак». Вспомнил про «теленочка».

– Ты чего замолчал?

Кузьма кхакнул, глубже надвинул на лоб шапку. Неожиданно для себя, довольно резко, непонятно для чего и с какой стати заявил:

– Живешь ты, Клавдя, и, видать, никакого тебе дела до других. Нельзя же так, елки зеленые! – замолчал и подумал: «Сейчас повернется и уйдет».

Но Клавдя и не думала уходить. Тогда он упрямо сказал:

– Так, конечно, легче. Но также нельзя…

– Ты чего это? – спросила Клавдя серьезно.

– Что?

– Ты почто так со мной разговариваешь?

Кузьма промолчал. Он сам не понимал, что с ним происходит. Клавдя тоже замолчала. Потом вдруг сказала:

– Влюбчивый ты, наверно? А?

– Как это?

– В меня-то небось влюбился?

Кузьма ахнул про себя и сбился с ноги – он все время следил, чтобы идти в ногу с девушкой.

– Знаешь что… – Клавдя остановилась. Подумала немного и сказала твердо: – Не пойдем на вечерку. Ничего там хорошего нет. Айда на бережок, посидим. А? – она осторожно и властно повлекла его за собой. Голос ее зазвучал доверчиво и обещающе – из самой груди. – Пойдем, там хорошо так…

Шли. Разговаривали несвязно. Говорила больше Клавдя.

– Небось плохой меня считаешь?

– Ну… Зачем ты?

– А я, Кузенька, думаю тоже. Ночи не сплю, думаю. Любить мне охота… А некого. Наши… здоровенные все, как жеребцы, и шибко уж неинтересно с ими. Ты другой вроде. Поглянулась бы я тебе… У нас тут девки разные… Есть лучше меня.

– Ну… зря ты. Что там… – бормотал Кузьма.

– Тебе хорошо будет со мной. Ты вон какой стеснительный… Дай-ка я тебя поцелую, терпения больше нет, – она едва дотянулась до его лица (он не догадался наклониться) и вдавила свои горячие губы в его, по-взрослому затвердевшие, пропахшие табаком…

– 6 -

Емельян Спиридоныч с Кондратом вернулись к вечеру. Дома был один Егор. Он сидел на полу, поджав по-киргизски ноги, – мастерил скворечню. Любимое его занятие – выстругивать что-нибудь.

– Ты чего дома? – нахмурился отец.

– Лодку смолить надо. Спустил ее на воду, а в нее как в сито…

Егор отложил в сторону плашки, поднялся.

– Макар в кузне?

– Там.

– А ты себе другого дела не нашел?! – Емельян Спиридоныч пнул недостроенный скворечник. – Лоботрясы!

Егор молчком, стараясь не шуметь, собрал плашки, вынес в сени.

– Пойду к Беспаловым, – заявил Емельян Спиридоныч (было два семейства в Баклани, куда ходил Емельян Спиридоныч, – Беспаловы и Холманские, богачи под стать Любавиным и такие же нелюдимые и спесивые). – Мать придет – скажи, чтоб в баню ишо подкинула, я, может, засижусь.

Кондрат кивнул.

– Егорка! – позвал он.

– Чего он такой? – спросил Егор, войдя в избу. – Из-за жеребца, что ли?

– Сходи за Макаркой.

– Зачем?

– Надо. Чтоб сразу шел.

– Жеребца-то не купили?

– Не твое дело.

Кондрат сел к столу, грузно навалился на локоть, подпер большую голову. Был он какой-то задумчивый и сосредоточенный.

Макар пришел потный, в копоти – помахал кувалдой в охотку вместо молотобойца.

– Чего?

– Пошли со мной, – велел Кондрат, направляясь в горницу

Макар покосился на Егора, пошел за старшим братом.