Любавины

– Нет, – добродушно откликнулся Федя. – Помочь надо хорошим людям. Да и ты погулял, Гринька. Хватит, однако. Сколько уж? Годов восемь? До переворота ведь ишо…

– А чего… эти не заходют? – спросил Гринька и опять кивнул головой на дверь.

Федя тоже посмотрел в ту сторону.

– Там нету никого.

– Ну? – Гринька оживился. – Ты один?

– Ага.

– А если убегу?

– Не убежишь, – Федя подбросил в печурку. – От меня не убежишь.

Гринька оглядел гигантскую фигуру Феди, цокнул языком:

– М-дэ-э… Не та уж у меня силушка, верно. Утром пойдем?

– Можно утром.

Надолго замолчали. Потом Гринька скромно кашлянул в кулак и начал издалека:

– Ты говоришь – погулял… – он прищурился, почесал около уха. – В том-то и загвоздка, что не погулял. Только собрался – и вот… не успел. А погулять бы сейчас можно. Хорошо, с треском!

Он посмотрел на Федю, проверяя действие своих слов. Федя не заинтересовался.

– Да-а, – вздохнул Гринька, – обидно. Всю жизнь копил – и так в земле все останется… – он опять посмотрел на Федю.

Тот как будто не слышал.

Гринька нетерпеливо пошевелился и продолжал:

– Золота у меня с пудик припасено. В земле зарыто. Жалко – пропадет.

Федя покосился на него.

Гринька, не раздумывая больше, взял быка за рога:

– Пойдем выроем? Половину возьмешь себе, половину – мне. А? И я уйду из этих краев насовсем, от греха подальше. Начну мирную жизнь. Как думаешь?

– Нет, Гринька, – Федя покачал головой.

– Зря, – искренне огорчился Гринька. – Как был ты дураком, Федя, так дураком и помрешь.

– От дурака слышу, – ответил Федя. – Я честно работаю, а ты разбойник.

– Он работает! – Гринька сердито плюнул в огонь. – Конь тоже работает. Только пользы ему от этого нету, коню-то.

– Сморозил, однако. Мне есть польза.

Гринька неискренне, зло засмеялся.

– Как хочешь, Федор, но таких… уж совсем дураков… я еще не видывал. Как тебя земля держит?

– Ничего, держит, – не обиделся Федя.

– Тебе, наверно, наговорили: что вот, мол, Федя, работай, а мы тебя похвалим за это! А сами они небось ходют себе ручки в галифе. Видел я их в городе, когда в тюрьме был. Насмотрелся.

– Врешь ты все, – устало сказал Федя.

– Я ему одно – он другое. Ну и черт с тобой, колода сырая! Ему же добра желают, а он брыкается. Што тебе это золото, помешает?

– Оно ворованное.

– Какое оно ворованное! Это мне товарищ один отдал. «Возьми, – говорит, – Гринька, потому что ты хороший человек и верный товарищ».

– Товарищ подарил… А потом ты куда этого товарища? В Баклань спустил?

– Тьфу! – Гринька опять сплюнул в огонь. – Дай закурить. С тобой разговаривать – надо сперва барана сожрать.

Закурили. Лучина заморгала и потухла. Некоторое время во тьме плавали два папиросных огонька. Потом Федя встал, зажег новую лучину.

– Пойдем выкопаем золото? – как бы в последний раз спросил Гринька.

– Нет. И тебя не пушшу, даже не думай про это.

– Кхм… Ну сделаем тогда так: не хочешь отпускать – не надо. Но пойдем выкопаем золото. Половину я с тобой вместе занесу одним хорошим людям, а другую берешь себе. Можешь отдать его кому хошь – хоть посмеются над тобой. Таких лопоухих любют. Но меня совесть заест, если я это золото в земле оставлю. Понимаешь? Вернусь я теперь не скоро… Еще не знаю, вернусь ли. Ну? Теперь-то чего думаешь?

– Далеко это?

– Версты полторы отсюда.

Федя долго молчал.

– Утром сходим.

– В том-то и дело, што утром нельзя, – могут увидать.

– А кому ты хошь половину отнести?

– Одним моим знакомым… Я потом скажу тебе.

Федя задумался.

Гринька с надеждой смотрел на него.

– Пойдем, – решился Федя.

Гринька крепко хлопнул его по плечу.

– Люблю я тебя, Федор, сам не знаю за што. Прямо вся кровь закипела, когда тебя увидал!

…Шли друг за другом. Гринька – впереди, Федя – сзади. Федя нес на плече лопату.

Прошли с километр.

– Счас… скоро, – сказал таинственно Гринька.

Подошли к какой-то горе, очертания которой смутно и сказочно-страшно вырисовывались на черном небе.

Гринька долго кружил около этой горы, отсчитывал шаги от одинокой сосны на заход солнца, бормотал что-то себе под нос. Подошли к большому камню-валуну, прислоненному к горе…

– Помоги, – велел Гринька.

Налегли на камень, он сдвинулся.

– Постой здесь. Я счас…

И не успел Федя заподозрить его в черных мыслях, не успел вообще подумать о чем-либо, Гринька исчез в дыре, которую закрывал камень.

Федя, склонившись над ней, ждал.

– Ну чо? – спросил он.

Никто не ответил.

– Гринька! – позвал Федя.

Ответом ему была черная немая пустота. Федя зажег спичку, влез в пещеру и осторожно пошел в глубь ее, держа спичку над головой.

– Гринька-а, гад!

Сырые гулкие стены, словно издеваясь, ответили: «…ад-ад-ад…». Пещера разветвлялась вправо и влево. Федя остановился.

– Гринька, кикимора болотная!

И опять стены воскликнули насмешливо и удивленно: «…ая-ая-я-я-я!…».

Федя наугад свернул вправо, прошел шагов десять и вышел из пещеры на вольный воздух. Долго стоял столбом, медленно постигая чудовищное вероломство. Ударил себя по лбу и пошагал прочь.

Утром в избушку пришел Егор.

– Здорово, Михеич!

Старик долго рассматривал парня.

– Что-то не узнаю… Чей будешь?

– Любавин.

– Емельян Спиридоныча?

– Ага.

– Молодые… Не упомнишь всех. За утями?