Любавины

Егор сам знал, что говорить с отцом о Марье – все равно что шилом пахать. Глупо. Емельян Спиридоныч понимал одно: невеста должна быть с приданым. Он за Кондрата высватал некрасивую, хворую девку, зато из богатого дома. «С лица воду не пить», – заявил он.

– Пощупал уж ее? – спросил Макар.

Егор дрогнул ноздрями, сплюнул.

– Оглоед!… Только одно знаешь. Все, что ли, такие?

– Что ж ты с ней… оленей ловил?

– Перестань, а то в зубы заеду!

– Я заеду! – в глазах у Макара загорелся веселый злой огонек. – Попал – так не чирикай.

Егор бросил соломинку, подобрал другую.

– В общем, не видать тебе Марьи, как своих ушей, – сказал Макар, поднимаясь.

Егор задавил сапогом окурок, каким-то не своим голосом тихо сказал:

– Поглядим.

Домой Емельян Спиридоныч приехал на другой день.

Кряхтя, боком влез в дверь, скинул с плеча мешок.

– Здорово ночевали, – весь опухший, темный, с мутными глазами.

– С приездом! – весело откликнулся Макар. Он был один дома. Куда-то собирался: стоял перед самоваром в синей сатиновой рубахе, смотрелся в него.

Отец выжидающе уставился на сына.

– Никто не был?

– Никого. Монголка-то прибежала.

Емельян слезливо заморгал.

– Сама?

– Сама. Ночью. Как заржет под окном… Я думал, мне сон снится.

Емельян Спиридоныч снял рукавицу, высморкался в угол.

– Поеду в город – рублевую свечку Миколе-угоднику поставлю, – поклялся он, устало присаживаясь на припечье. – Иди коня выпряги.

– А где Кондрат?

– Там.

Макар вышел, но тотчас вернулся обратно с широко открытыми глазами.

– Эти… приезжие зачем-то идут.

Емельян Спиридоныч выронил кисет. Встал, хотел идти в горницу, но в сенях уже скрипели шаги. Оба – отец и сын – замерли посреди избы, глядя на дверь.

– Здравствуйте, хозяева! – вошли Платоныч и Кузьма.

– Доброго здоровья! – приветливо откликнулся Макар.

Он несколько суетливо подставил один стул и… сам сел на него. Но тут же вскочил, поправил рубаху.

Кузьма с недоумением глядел на Макара. Тот почувствовал этот взгляд. Тоже уставился на Кузьму – тревожно.

Молчание получилось долгим, тяжким для Любавиных. Емельян Спиридоныч мучительно решал: сесть ему или продолжать стоять? Или вообще уйти в горницу?

– Мы вот по какому делу: решили в вашей деревне школу строить. Поможете?

Емельян Спиридоныч сдвинулся наконец с места, пошел к порогу раздеваться. Макар сел, закинув ногу на ногу. Приготовился с удовольствием разговаривать.

– Школу, значит, строить? – Макар бесцеремонно рассматривал Платоныча. – Большую?

– Хорошую нужно.

– Так. А сортир там будет?

Емельян Спиридоныч гневно обернулся на сына. У Кузьмы багрово потемнел шрам. Один Платоныч сохранял спокойствие.

– Ты что, мастер по сортирам?

– Ага. Я очки вырубаю. И какие очки, ты бы знал!… – Макар говорил серьезно, даже несколько торжественно. – Не очки, а загляденье! Люди сутками сидят на них, и вставать неохота. Сидят и смеются… от радости.

Кузьма с тоской и яростью посмотрел на Платоныча. У того чуть заметно дергалось левое веко.

– Знаешь… Это интересно. Фамилию твою можно узнать? – Платоныч полез в карман за карандашом.

Макар настороженно сузил глаза:

– Зачем?

– А нам такие мастера нужны. Как фамилия?

– Ну, это ты зря, дядя… Я ж пошутил, – Макар невесело улыбнулся.

– Как фамилия?! – строго прикрикнул Платоныч.

Макар сутуло повел плечами.

– Любавин. Только не ори на меня.

– Ты чего это, борода, разоряешься? – спросил Емельян Спиридоныч. – Гляди, это тебе не старинка, – под лохматыми бровями его тускло мерцали, играя, злые глаза.

Платоныч, не оборачиваясь, резко сказал:

– В помощи вашей мы больше не нуждаемся. А за издевательство над общим делом можно спросить! – он круто повернулся и пошел к выходу.

Емельян Спиридоныч посторонился.

Кузьма, глядя на него, замедлил шаг.

– Вот именно – не старинка! Это ты правильно сказал.

– Будь здоров, сопля, – миролюбиво ответил Емельян Спиридоныч.

Кузьма, ощерив стиснутые зубы, пошел грудью на старика – длинный, тонкий, прямой и безрассудный. Боль и гнев стояли в его глазах. Но был он слаб, до смешного слаб против квадратного Емельяна Спиридоныча. Тот в молодости ломал через колено дышло от брички.

– Кузьма! – остановил его Платоныч. – Пойдем.

Когда за ними закрылась дверь, Емельян Спиридоныч подошел к Макару, наотмашь, хлестко стеганул его по лицу портянкой.

– Балабонишь много!

Макар крутнул головой, хищно оскалился… Отошел к окну. Проводил глазами отступающего от кобеля Кузьму, плюнул на крашеный пол.

– С одного раза до смерти зашиб бы… такого. А приходится молчать. Как их Колчак не угробил?!

– Меньше вякай про это! – рыкнул отец. Стащил сапог с ноги и мрачно задумался. – Они нам еще завьют горе веревочкой.

– Просидели тут в семнадцатом годе, – не то упрекнул отца Макар, не то сказал с сожалением. – Про… Сибирь.

Емельян Спиридоныч посмотрел на сына, ничего не сказал. Подумал, спросил с издевкой:

– Что же ты не шел спасать ее в переворот-то? Вон они, не так уже далеко были, партизаны-то, – забыл сгоряча Емельян Спиридоныч, что было Макару в ту пору пятнадцать-шестнадцать лет – вояка еще зеленый.

Сам же сообразил, что сказал глупость, добавил уклончиво:

– Ничо, не пропадем пока.