Любава

— А я откуда знаю? — Илия попытался отряхнуть с одежды грязь, но только еще больше размазал ее. Выпрямившись, он, нахмурясь, взглянул на собеседника и, выговаривая ему, в раздражении зашагал к толпившимся в стороне людям. — Александр Николаевич, ну ты же христианин, человек веры православной! Ну подумай сам: какие призраки? Какие ожившие покойники? Ты мне еще про зомбей киношных порасскажи, порадуй народ байками! А там, глядишь, и с сердцем кому плохо станет с перепугу — люди-то здесь не молодые давно, впечатлительные все. А вы про призраков… — дошагавший в раздражении до продолжавших шептаться вокруг рабочего, видевшего призрак девочки, людей и строго посмотрев на него, отец Илия припечатал: — Не стыдно?

Сашок, покраснев как рак, опустил голову. Строго окинув толпу взглядом, священник продолжил:

— Наложить бы на вас всех епитимью, чтоб мысли дурные в голову не лезли! Молиться надо чаще, да о Боге думать, тогда и мысли дурные в голову лезть не станут! — развернулся и размашисто пошагал в сторону своего дома, игнорируя тревожные взгляды все еще не разошедшихся рабочих и стариков.

Шагая домой, Илия медленно закипал. Нет, ну вот надо же так! Да сыт он уже по горло этими местными привидениями! И ведь рабочие не местные, а вера в призраков, словно лихорадка, распространяется со скоростью ветра. Лучше бы они так в Господа веровали, как в призраков верят! И ведь не развернуть их! И как только в их головах может вот так уживаться вера в Господа — а ведь верят, верят же! — и вера в привидения? Хотя одно и другое — вообще взаимоисключающие понятия!

Быстро и размеренно шагая, он словно выпускал пар. Подходя к дому, вспомнил, что у него там и картошечка жареная его ждет, и молочко козье, вкусное, прохладное, в подполе в кринке стоит, и хлеба белого полкраюхи вчера баб Маня ему принесла… Ароматного, вкусного, с корочкой, из русской печи, чуть пахнущего дымком… Илия вспомнил, что утром он и не ел ничего, а сейчас уж дело к вечеру, скоро вечерню служить надо. Отдохнуть перед службой уже точно не получится, так хоть поест спокойно.

Зайдя в дом, Илия, сделав еще пару шагов по инерции, остановился и протер глаза. Картина не поменялась. Он попытался вспомнить, когда он успел замочить свою одежду, и не смог. Он этого не делал! Да тем более вот так…

Мужчина снова протер глаза, надеясь, что ему привиделось. Но нет. И ведро со спускающейся из него на пол мокрой штаниной, и мыло в мыльнице, ранее лежавшее на умывальнике, сейчас были на полу. Взгляд метнулся к притолоке — стиральный порошок по-прежнему стоял на нижней полке, как и всегда. На стуле стоял тазик, в котором была замочена небольшая сковорода, еще утром полная жареной картошки. На столе, неловко завернутая в полотенце, лежала то ли надломанная, то ли надкусанная половинка краюхи хлеба.

Илия со стоном взъерошил волосы и присел на корточки. В голове не укладывалось, кто мог это сделать. Точно никто из стариков. Никто из них не станет замачивать одежду в ведре, тем более темно-синие джинсы вместе со светло-серым свитером… Куртка уцелела — Илия по привычке повесил ее на вешалку при входе. Он схватился за голову. Кто мог это сделать? Кто?

И вдруг, словно отголосок, у него в голове зазвучал голос Ивана, который тогда, в самый первый день, ему про дом этот говорил: «Что дом-то пустой стоит, то тебе правду сказали, да только пустой он, да не пустой. Другие-то дома поразваливались, а этот стоит себе, будто кто ходит за ним. А то Настасья за ним приглядывает, больше-то некому». Настасья? Илия поднял голову и задумался. Вообще, это невозможно. Вот вообще никак невозможно! Но с другой стороны… это все объясняло. Но ведь невозможно такое! Тогда кто? Кто?

Он поднялся и открыл дверь в горницу. Даже не удивился, а только усмехнулся — на полу лежала открытая старинная книга, взятая с этажерки. Подняв ее с пола, священник бросил взгляд на обложку: Лев Толстой «Сборник рассказов для детей». Он опять усмехнулся.

Подошел к портрету, взглянул на женщину. Показалось ему, что Настасья, чуть усмехаясь, с вызовом посмотрела в ответ? Или и правда посмотрела? Сколько раз он смотрел на фотографию, но так и не смог привыкнуть к этим выразительным, живым глазам.

— Не любишь ты беспорядок в своем доме, да, Настасья? — неожиданно даже для себя самого вдруг произнес Илия. — Прости уж меня, некогда постирать было. Исправлюсь. Спасибо за напоминание. А книжку, — он продемонстрировал портрету поднятую с пола книгу, — ты, никак, дочке своей читала?

Показалось Илии, или и вправду чуть дрогнули в улыбке уголки губ на портрете? Проскочили смешливые искорки в глазах? В самом деле то было, или он сходит с ума? Мужчина снова взъерошил волосы… Перекрестился.

— Живая ты, или мне чудится? — пробормотал он и, положив книжку на место, перевел взгляд на маленький фотоснимок, висящий справа от Настасьиного портрета.

— Что же с тобой случилось, Любавушка? Как ты попала в это хранилище?

* * *