Люба – Любовь… или нескончаемый «Норд-Ост»

Правда, я бы на твоем месте показал бы им, как выражался Хрущ-Кукурузник, кузькину мать. Пусть университет заплатит за свои бандитские проказы… Ты на виду – сейчас тебя не тронут! Я не зря с утра тебя тормошу. Донимаю ненавистной тебе политикой. Плюнь им в кровавую харю, Любовь! За живых и за мертвых, которых везут и везут из «ящиков». За меня, кстати, тоже…– Он вздохнул печально.– Только вот не дадут тебе ничего сказать. Кинешься в наш справедливый щемякин суд – заткнут глотку. Просто-напросто не примут дела.

– Не примут?! Я и без твоего тормошения, Славка, хочу их тряхнуть так, чтоб до конца жизни не забыли!

Какая грязь, и в ней я долго чувствовала себя, как рыба в воде. Без кожи жить тяжко, это я по Гале знаю, но я и без кожи раздену эту банду догола, обещаю.

– Только ты, Люба, имеешь и право и возможность что-то рассказать о всяких СПЕЦах. Кто-то обязан сказать во всеулышанье, что они – уголовники! Банда из леса, убивающая честной люд.

– Я им не прощу своей беспомощности, не прощу им наших девочек в этом треклятом СПЕЦОбухе. Обещаю, Славка!

Он взял мой диплом, чтобы отвезти его к машинистке и, уже натягивая пальто, спросил: – К тебе зачастил некто Маркиш, приличный малый?

– Он племянник расстрелянного еврейского поэта Переца Маркиша.

– А, член семьи изменника родины. Судя но всему, он к тебе неравнодушен… Ладно, дипломную работу притащу тебе завтра вечером.

9 апреля 1970 года я видела Дашкова в последний раз.

Славка не появился ни на следующий день, ни через неделю, ни через год. Весь курс спрашивал меня, что случилось со Славой Дашковым. И лишь один человек сказал, что его нужно разыскивать, выручать, если надо, – тот самый Юра Маркиш, о котором напоследок вспомнил Славка.

Мы подали заявление в милицию, чтоб узнать его адрес, и поехали к Дашкову домой, куда-то в тьмутаракань. Среди кривых останкинских переулков мы с трудом отыскали маленький покосившийся домик. Дверь была незаперта. В комнате с выцветшими обоями и пятнами сырости на потолке пахло плесенью. В углу стоял фотоувеличитель, по полу были разложены фотографии, какие-то кристаллы, цветы, кошки, мое фото на полстены, и Славка, снятый в зеркале. Казалось, он всматривается во что-то из другого мира, и без очков глаза его были грустными и тревожными. Я открыла его портфель – там лежал учебник спектроскопии, зачетка и мой диплом, уже отпечатанный на машинке. Странно, что он бросил тут мой диплом. Он не такой парень. С ним явно что-то случилось…

На следующий день на химфаке развесили – распределение на работу выпускников 1970 года. От слов «почтовый ящик» у меня рябило в глазах, а против фамилии Дашков зияла белая бумажная пустота.

Глава 9 «Встать, суд идет!»

В своих первоначальных записях, начатых по горячим следам, ЛЮБА отвела общению с советскими судом все начало своего повествования, чуть ли не треть его. По счастью, время опережает наше представление о жизни, развеивает страхи. Сейчас о том советском суде уже можно сказать короче: он – БАСМАННЫЙ.

БАСМАННЫЙ СУД – как известно, это выражение вошло в наш обиход недавно, когда Президент России Путин решил упечь в тюрьму новоявленных бизнесменов-миллиардеров, претендовавших на независимость.

А до того – экологов и журналистов, осмелившихся его критиковать. Это словотвочество нашего века. «Не будет вам независимости!» по сути, сказал Президент, ощутивший себя диктатором и решивший, что для его единоличной диктатуры Россия уже дозрела.

Диктатура и подмятое им общество – проблема для России не новая и, я бы сказал, типовая. И слово БАСМАННЫЙ, хоть оно не было ранее названо, появилось не сегодня. Оно существовало все годы «российского судопроизводства»: «С сильным не борись, с богатым не судись»– свидетельсвует вековечная русская пословица.

О «тройках» НКВД и других судах советских лет и говорить нечего.

Изменилось ли что-нибудь ныне, когда с прежним разбоем вроде бы давно покончено, и суд порой перестает быть опаснейшим для народа рычагом власти?

Попробуем бросит взгляд на этот, НАРОДНЫЙ СУД, когда он был вынужден рассмотреть заявление гражданки Любови Борисовны Рябовой, обвинившей Московский Государственный Университет…

– Прошу встать! Пожилой судья по фамилии Пискарев и две женщины-заседательницы чинно, гуськом движутся к длинному столу ПРАВОСУДИЯ, не глядя на немногочисленную публику. Заседание рядовое, мало кого интересующее. В первом ряду, сказали судье, сидят отец и мать истицы. Ни прессы, ни телевидения в зале нет!

– Скажите, истец, – Хриплый голос Пискарева звучит так, как будто в зале есть еще и ответчик, которого в зале нет и который так и не появится здесь ни до конца гласного судебного процесса, ни после него…

.– Когда вы, истец, впервые обратились в суд?

– В семьдесят втором году.

– Почему не в «роковом» для вас 1968 году, как вы сообщаете в своем заявлении, когда Столичный университет поступил с вами, скажем так, неблагородно…