Лицо в толпе

Эверс выключил телевизор и пошел спать. Лежа в кровати, он чувствовал, как его трясет. Он встал и взял две таблетки эмбиена, запив их изрядным глотком виски. Сочетание таблеток и выпивки тряску подавило, но все равно заснуть он не мог, пялясь в темноту глазами, которые казались ему большими и гладкими, как дверные ручки. В три часа он развернул часы-радио к стене. В пять часов, когда через занавески забрезжил рассвет, в голову ему пришла утешительная мысль. Он хотел поделиться ею с Горшком Эмбри, но не мог, поэтому просто высказал ее вслух.

— Горшочек, старина, если бы у нас имелась машина времени, на которой мы могли бы вернуться в школьные годы и исправить все идиотские ошибки, то очередь на нее растянулась бы века до двадцать третьего.

Вот именно. Нельзя винить детей. У взрослых есть мозги, но дети — они же глупы по своей природе. А иногда и жестоки. Эверс вроде бы вспомнил, как какая-то девочка в Новой Зеландии забила маму до смерти кирпичом. Она нанесла бедной женщине пятьдесят ударов, а когда ее признали виновной, ей дали… сколько? Семь лет? Пять? Меньше? Освободившись, она переехала в Англию и стала стюардессой, а позже — популярной писательницей детективов. Кто ему рассказал эту историю? Элли, кто же еще. Эл детективы обожала: она всегда пыталась угадать, а зачастую и угадывала убийцу.

— Горшочек, — сказал Эверс светлеющей спальне, — ты не можешь меня винить. Я заявляю о частичной недееспособности. — Тут он даже улыбнулся.

Вслед за этим в голову пришла еще одна, не менее утешительная мысль: «Сегодняшнюю игру смотреть не обязательно. Меня же никто не заставляет».

С этой мыслью Эверс и заснул, а проснулся уже после полудня, впервые со времен колледжа. Он собрался было сварить овсянку, но передумал и приготовил себе яичницу из трех яиц. Добавил бы и бекон, но бекона не было. Пришлось добавить его в список покупок под магнитом-огурцом на холодильнике.

— Обойдусь сегодня без игры, — сказал Эверс пустой квартире. — Думаю, я лучше…

Услышав южный говор, с каким он произнес последние слова, Эверс в замешательстве запнулся. Подумал, что ни слабоумие, ни болезнь Альцгеймера до него пока не добрались, что, может быть, у него всего лишь обычный, до боли знакомый нервный срыв. Такое объяснение последних событий казалось вполне логичным, но знание — сила. Если ты знаешь, что происходит, то можешь это прекратить, так ведь?

— Думаю, я лучше пойду в кино, — закончил он фразу уже собственным голосом. Тихо. Благоразумно. — Вот и все, что я хотел сказать.

В конце концов, в кино он решил не идти. Хотя в ближайшей округе находилось в общей сложности двадцать экранов, ни по одному из них не показывали ничего интересного. Вместо этого сходил в «Пабликс» и накупил там полную корзину продуктов (включая фунт толсто порезанного бекона с перцем, который так любила Элли). Эверс было направился к быстрой кассе, но увидев на кассирше футболку «Скатов» с двадцатым номером Мэтта Джойса на спине, повернул и пошел к другой. Стоять в очереди пришлось дольше, но он сказал себе, что это ничего. А еще он совсем не думал о том, что на стадионе прямо сейчас пели национальный гимн. Эверс взял новую книгу Харлана Кобена в мягкой обложке, эдакий литературный бекон к бекону настоящему. На ночь он ее почитает. Бейсболу не сравниться с кобеновскими «ужасами в пригородах», даже когда на поле Джон Лестер выяснял отношения с Мэттом Муром. Да и как Эверс вообще заинтересовался такой скучной и тягучей игрой?

Положив продукты в холодильник, он устроился на диване. Кобен не разочаровал: Эверс сразу же втянулся в сюжет. Так втянулся, что даже не заметил, как у него в руке оказался пульт от телевизора, когда после шестой главы он решил сделать перерыв и съесть кусок лимонного пирога.

«Я только счет проверю, — подумал он. — Посмотрю одним глазком — и все».

«Скаты» вели в восьмом иннинге 1–0, и Дуэйн Стаатс исходил болтовней от возбуждения:

— Не буду вам, друзья мои, говорить, что сегодня творится с Мэттом Муром — я человек старой школы — просто скажу, что ни одного «алого чулка»[1] к базам сегодня не допущено.

«Бог ты мой, — подумал Эверс. — Мур им не дал сделать ни одного удара, а я все пропустил».

Камера показала Мура крупным планом. Тот весь вспотел, несмотря на постоянные семьдесят два градуса на стадионе. Когда он приготовился к подаче, картинка сместилась к «дому», и там, за «домом», в третьем ряду, сидела покойная жена Эверса, одетая в ту самую теннисную форму, в которой ее настиг первый инсульт. Синюю окантовку Эверс узнал без труда.

Элли неплохо загорела. К концу лета она всегда такой становилась. И, как обычно, за игрой она не следила, сосредоточив все внимание на айфоне. Эверс едва успел подумать, кому же она СМСит (кому-то в этой жизни или в загробной?), как в кармане зажужжал его собственный телефон.

Приложив трубку к уху, она слегка махнула ему рукой.

«Подними», — проговорила она губами, указав на аппарат.

Эверс медленно покачал головой.

Телефон снова завибрировал: к бедру словно приложили слабенький электрошокер.