Дойль едва различал очертания фигуры на расстоянии вытянутой руки - голову в высокой остроконечной шапке и верхнюю часть туловища в костюме с гротескно подбитыми плечами. Фигура зашевелилась, наклоняясь вперед, и Дойль понял, что это и есть его благодетель.
- А теперь, разорившийся иностранец, - услышал он скрипучий голос, попробуйте посмотреть на вещи проще... Откуда вы приехали?
- Гм... из Америки, И я совершенно без денег. Поэтому, если у вас найдется какая-нибудь работа, я согласен!
Задвижная крышка неяркой лампы с лязгом открылась, и темный силует оказался клоуном. Лицо его было нелепо размалевано красной, зеленой и белой краской. Горящие глаза широко открыты и косят, удивительно длинный язык не умещается во рту. Да ведь это тот самый клоун на ходулях, которого он уже видел на рынке, прототип куклы Хорребина.
Хотя клоун убрал язык и перестал корчить рожи, все равно не представлялось возможным понять выражение этого размалеванного лица. Клоун устроился, скрестив ноги, на табуретке.
- Вижу, что вы уже израсходовали все свои дрова, - сказал клоун. - И чуть было не начали топить стульями, занавесками и книгами. Хорошо, что я встретил вас сегодня - завтра или послезавтра было бы уже поздно. От вас бы ничего не осталось.
Дойль закрыл глаза, и у него защемило сердце. Он встревожился, заметив, что даже столь скудное проявление сочувствия вызвало у него желание заплакать. Он глубоко вздохнул и открыл глаза.
- Если у вас есть что предложить, то я вас слушаю, - сказал он спокойно.
Клоун оскалился, показав ряд желтых зубов, торчащих в разные стороны, как могильные камни на старом кладбище.
- Что же, не стоит пока пускать на растопку паркет, - заметил он. Хорошо. Лицо у вас умное и благородное. Видно, что вы хорошо воспитаны и не привыкли ходить в таких обносках. Вы когда-нибудь интересовались драматическим искусством?
- Да... нет, не особенно.
- Как вы думаете, смогли бы вы выучить роль, а потом, в зависимости от того, с какой публикой предстоит работать, - изменить вашу роль так, чтобы следовать ее вкусам, создавая характеры, наиболее ей импонирующие.
Дойль был озадачен, но все еще лелеял слабую надежду.
- Думаю, да. Если только я получу за это еду и постель. У меня нет страха сцены, потому что...
- Вопрос в том, - перебил его клоун, - способны ли вы стать уличным пугалом. Речь не о том, чтобы прыгать в драматическом театре.
- Ну? И это называется уличным представлением?
- Да, - терпеливо начал объяснять клоун, - искусство уличного представления - это умение просить милостыню. Мы напишем для вас роль. В зависимости от того, на сколь большие жертвы вы готовы пойти, столько и заработаете - иногда даже фунт в день.
Итак, то, что он принял за симпатию, не более чем хладнокровная оценка его способности вызвать жалость. Дойль дернулся, как от пощечины.
- Нищенствовать? - От гнева у него закружилась голова. - Нет. Благодарю вас, - сказал он твердо и поднялся, - у меня есть более достойное занятие продажа лука.
- Да, я уже имел возможность оценить ваши достижения на этом поприще. Что же, продолжайте в том же духе. Желаю удачи. Если передумаете, спросите у любого в Ист-Энде, где дает представления Хорребин.
- Я не передумаю, - сказал Дойль, выходя из балагана. Он побрел прочь и не оглядывался до тех пор, пока не оказался у края длинной пристани, идущей параллельно улице. Хорребин, снова на ходулях, прошагал мимо, толкая перед собой фургон - по-видимому, тот самый балаган в разобранном и сложенном виде. Дойль вздрогнул и отвернулся, глядя налево, в сторону набережных и выискивая шлюпку Криса и Мэг. Она уплыла. Теперь у причалов оставалось совсем мало лодок. Вот незадача, подумал озабоченно Дойль, не мог же рынок так рано закрыться, ведь до полудня еще далеко. По реке двигалась целая флотилия лодок, и одна из них могла оказаться как раз той, где он оставил Криса, Мэг и Шейлу. Только вот какая?
- Эй! - попробовал крикнуть Дойль, но тут же смущенно замолчал: если так кричать, едва ли его услышат даже на ближайшем причале.
- Что случилось?
Дойль обернулся и наткнулся на недружелюбный взгляд полицейского.
- Скажите, пожалуйста, сэр, который час? - спросил он, стараясь проглатывать гласные так же, как все.
Полицейский выудил из кармана часы на цепочке, взглянул и снова спрятал.
- Около одиннадцати. А в чем дело?
- Почему все они уплывают? - Дойль указал на лодки.
- Но ведь уже почти одиннадцать часов, - ответил полицейский, отчетливо выговаривая слова, словно он говорил с пьяным. - К тому же, может быть, вам интересно будет узнать, что сегодня воскресенье.
- То есть вы хотите сказать, по воскресеньям рынок закрывается в одиннадцать?
- Вы правильно меня поняли. Откуда вы? Ваш акцент не похож на акцент Суррея или Суссекса. Дойль вздохнул.
- Я из Америки, из штата Виргиния. И хотя я... - он медленно провел рукой по лбу, - хотя я не буду ни в чем нуждаться, как только один мой друг приедет в город, сейчас я очень нуждаюсь. Нет ли здесь благотворительного учреждения, где бы я мог получить пищу и кров, пока мои дела не наладятся?
Полицейский нахмурился.