Мы нашли какой-то бар. До него шли рука об руку молча – мне нравилось, что Ольга умеет хранить молчание, щебечущие люди, которых тяготит тишина, всегда вызывали во мне головную боль и казались ущербными. Заказали чай – я с облегчением вздохнул, потому что люди с хорошим аппетитом всегда казались мне отталкивающими. А те, кто набивает желудок едой, когда волнуется или нервничает, – и вовсе отвратительными.
Ольга сидела напротив и исподтишка меня рассматривала. Я прекрасно знал, что происходит в ее сердце – я же сам, подобно алхимику, и запустил этот процесс.
Но все же интересно было наблюдать за тем, как она с собою борется. Вечная «хорошая девочка из приличной семьи», которой так последовательно и долго внушали мысль о единственно верном алгоритме любовных свиданий, что она стала частью личности, усвоилась накрепко, была готова однажды быть бережно переданной по наследству ее детям. Это была обычная история.
В семье Ольги не разделяли чувственное и социальное. Если второе еще могло обойтись без первого, то не обрамленная социальными притязаниями сексуальность осуждалась резко, бранных эпитетов для таких ситуаций ее родители не жалели. Впрочем, семье не о чем было волноваться – дочь росла оранжерейным цветком, ее интерес к противоположному полу был с определенного возраста хоть и горячим, но каким-то наивным, детским, почти не нуждавшимся в воплощении. Ее воспитывали как принцессу, которая должна покорно сидеть в башне, бояться дракона и ждать, когда приедет освободитель – и этот статус она не растеряла даже к своим «слегка за тридцать», даже пройдя через череду романов, отнюдь не похожих на волшебные сказки.
Ольга считала себя неудачницей.
Долго девственность хранила – подружки-одноклассницы еще в четырнадцать-пятнадцать собирались в школьном туалете и хвастались своими похождениями, она же могла только подслушивать и мечтать, что у нее всё будет по-другому, продуманно, возвышенно, чисто. С рождения ее вписали в другой сценарий, и она послушно и талантливо играла отведенную ей роль.
И вот прошел год, другой, третий – принцы-освободители так и не осаждали ее заскучавший замок. Ей было уже двадцать два, когда она впервые позволила мужчине к себе прикоснуться, скорее уже из лабораторного любопытства, не желая, не любя. Мужчина тот, конечно, не был первым встречным – нет, он учился на два курса старше, считался из подающих надежду, его отец был профессором, а мать, которую Ольга побаивалась, – искусствоведом. Да еще и парень был хорош собой – немного похож на юного Депардье. В общем, отличный выбор. Ее родители были на седьмом небе, даже пытались давать идиотский совет: «Ты, дочка, потихонечку вещи в его квартиру приноси. Идешь в гости, захвати пакетик, подложи ему в шкаф свою юбку. Идешь второй раз – духи захвати и в ванной на полочку поставь. Так он постепенно привыкнет к твоему присутствию». – «Что за глупости, мама? – смеялась Оля. – Что же я буду просачиваться, как воришка!»
«Депардье» жил с родителями в просторной квартире на Малой Бронной – высоченные потолки, подоконники шириной с Олин письменный стол, старинный потемневший паркет, лепнина, антикварная мебель. Его мать всегда выглядела так, словно собиралась на светский прием – даже домашний халат у нее был китайский, шелковый, с вышитым золотым драконом на спине. Ей нравилось подчеркивать собственный социальный статус диковинными деталями – и курила она через мундштук, и кофе варила в серебряной старинной турке (а пила его – из чешской чашечки такой тонкой работы, что казалось, она может лопнуть, если плеснуть в нее кипяток), и духи у нее были «Опиум», и на журнальном столике валялась стопка французских журналов «Vogue».
К пассии сына дама относилась со снисходительной неприязнью – ее светскость не распространялась на человеческие отношения. Хорошие манеры в ее представлении – это держать нож и вилку под правильным углом, а не смотреть на собеседника как на смерда. К Оле она обращалась подчеркнуто на «вы», называла ее «моя милая», а подругам представляла как «новую подружку моего сына» и даже не смущалась, когда те с усмешкой качали головой – дело, мол, молодое, сколько их еще будет, таких подружек.
Оля не любила «Депардье». С ним было интересно, но животного иррационального влечения не наблюдалось.