Лицо из зеркального коридора

Она ступала тяжело, как статуя командора, мела собольей накидкой поздний апрельский снег в нашем дворе. Несовременная какая-то она была, как купчиха со старинного портрета. Она мимо прошла, и я поморщился от запаха – сладкие тяжелые духи и какая-то гниль, в каждую пору ее впитавшаяся: застоявшийся воздух, мрачные мысли, страх перед будущим, ненависть к своему стареющему лицу. Люди счастливые и легкие по-другому пахнут. Но не учить же ее. Да и разговаривать она со мною не стала бы, даже не взглянула в мою сторону. Кто я для нее? Низшее звено пищевой цепочки, мальчишка на побегушках, с такими даже не здороваются кивком, не то что в разговор вступают.

Колдун недолго с ней говорил. К чужим душеизлияниям он относился почти брезгливо, его только факты интересовали, но никак не тайные мыслишки, оправдания и надежды тех, кто обращался к нему за помощью. Когда дама покинула наш дом – прямая спина, ноги-колонны уверенно шагают по хлюпающей грязи, подбородок вздернут, – он подозвал меня и сообщил: «Я с ней заниматься не буду. Настало время тебе показать, на что ты способен».

Это было неожиданно.

Мне было и страшно, и волнительно, сам я вовсе не чувствовал себя готовым, однако Колдуну перечить не посмел бы.

И вот он ушел в лес, на три дня и три ночи, чтобы оставить меня одного с этой головоломкой. Спустя месяцы мне было смешно вспоминать собственный трепет перед этой пошлейшей ситуацией, но тогда сердце мое замирало от волнения, и я сто раз репетировал каждый жест перед тем, как воплотить его в реальность, чтобы ненароком не ошибиться.

В первый день я воск растопил в печи – для этих целей у нас была большая чугунная миска. В доме пахло теплыми досками и медом. Обычно мы топили слабо, но тут я не пожалел дров. Воск угольной крошкой подкрашен, пальцы мои стали черными, пока я куколку лепил. Получилось хорошо с самого первого раза – ладный восковой человечек. В груди – углубление, а в нем сердце маленькое, тоже восковое. Подождал, пока он высохнет, застынет. Потом восковика наречь надо было, для этого я его на блюдо белое положил да снизу крест кровью ужа нарисовал. Бормотал над ним слова, дал ему имя мужа этой дамы и к круглой восковой голове фотографию его горячими каплями воска приклеил. Муж выглядел пободрее, чем дама, еще не успел растерять сок жизни, видимо, поэтому и умчался в дальние дали, душу свою из болота спасал. Ничего, воротится, будет ходить, как на привязи. Счастливым это его, конечно, не сделает, скорее, наоборот, вымотает, выпьет остатки сил. Приворот ведь ничего общего к возрождению любви не имеет. Порча это, пусть и под сладкой личиной.

На третий день с восковиком на кладбище отправился.

Все лавры от проделанной работы достались, конечно, Колдуну – мое имя и вслух-то не произносилось. Это его благодарили со слезами на глазах, это ему сунули в руки пухлый конвертик с деньгами. Однако сердце мое пело. На признание мне было плевать, я получил намного больше – пьянящее ощущение, что я могу, у меня получается, во мне тоже есть Сила!

С тех пор я часто работал самостоятельно, и с каждым разом чувствовал себя все более уверенно.

Работа была однообразная, но поначалу казалась завораживающе интересной. Я не думал, что, возможно, поступаю плохо – шел третий год моей жизни в лесу. За это время Колдун мягко утянул меня в дебри собственной этической реальности. Я не испытывал вины, не боялся расплаты – просто работал, бесстрастно, как хирург.

Колдун так говорил:

– Я не понимаю, почему обыватели боятся именно магии и считают ее чем-то дурным. На самом деле и в обычной жизни все влияют друг на друга, манипулируют. Всякие известные женские уловки, пресловутая хитрость бабья – чем не манипуляция? По такому делу даже семинары устраивают, платные, дорогие очень. Обмани его, мол, завлеки, сыграй, притворись. Чем это лучше и честнее приворота? И какая разница, заставить кого-то сделать по-твоему силой характера и убеждения или магической операцией?

Порчи черные, могильные, привороты и темные венчания, переклады и денежные амулеты – все это стало моей жизненной рутиной. Я готовил зловонное варево из болотной жижи, козлиного помета, протухшей дождевой воды и кислого молока – оно пузырилось, наполняло нашу горницу густым смрадом. В кипящую черную жижу я бросал фотографии тех, кого Колдун обозначал как врагов, и варил, помешивая – двенадцать раз против Солнца и двенадцать – по ходу Солнца. Да бормотал над варевом, выдыхал в него слова заговорные.

Наверное, со стороны в такие моменты я не был похож на себя самого, даже голос мой другим становился – скрипучим, как у старика. Как будто бы через меня проходила древняя сила, все отголоски мыслей тех, кто имел темный дар. Ноги мои тяжелели, каждый шаг давался с трудом. Я был каменным изваянием, ожившим памятником, тяжелокрылым ангелом-карателем с огненным мечом.