Лицеист

«Все гораздо хуже, чем я думала: Валя уже в спальне, лежит поперек кровати и не шевелится, а на полу у дальней стены — обломки статуэтки, некогда подаренной мужем. Это все, край. В общем, я уже бегу обратно. Если сможете удержать ее от глупостей до моего появления — буду бесконечно благодарна. Разовый код доступа в покои — во вложении…»

Я стартовал прямо из кресла чуть ли не раньше, чем дочитал последнюю фразу, в два скачка переместился к двери, вылетел в коридор и все так же, с помощью заклинаний, допрыгал до покоев Шаховой. Код доступа «залил» трясущимися руками, на ускорении протиснулся между дверным косяком и створкой, слишком медленно сдвинувшейся с места, в мгновение ока оказался в гостиной, увидел на полу дорожку из сброшенной обуви и сорванной одежды, рванул вдоль нее и оказался на пороге спальни, утопавшей во мраке. Пока зрение приспосабливалось к отсутствию света, стоял на месте и слушал тишину. А после того, как разглядел светлый силуэт на темном покрывале, заколебался. Но, вспомнив фразу «Это все, край!» и решив, что Императрица-Мать не стала бы выделять последнее слово просто так, плюнул на все и вся, метнулся к креслу, на котором обнаружилось еще одно светлое пятно, схватил банный халат, накрыл им целительницу и лег рядом. А через пару секунд услышал мертвый голос и понял, что «прабабка» приняла меня за Мирославу Михайловну:

— Зря вы отпустили меня в Медину: эти несколько дней буйного счастья свели с ума и заставили поверить, что у меня появилась семья. А потом все вернулось на круги своя, и привычное одиночество показалось неподъемным грузом. Да, я трепыхалась — подключалась к камерам лицея и подглядывала за жизнью Люта, выезжала в город, чтобы увидеть, как мимо проносится его «Хозяин Леса», часами пересматривала записи с отдыха и мечтала, но…

— … а что мешало позвонить? — спросил я, решив, что слушать признания, предназначенные не мне, нечестно.

Услышав мой голос, Шахова сжалась, как от удара, и… фантастически быстро взяла себя в руки. В смысле, повернула голову в мою сторону, поймала взгляд и криво усмехнулась:

— Сначала мешали надежды. На то, что в какой-то момент ваша жизнь войдет в колею, соответственно, у вас появится время и на меня. Но с началом «проекта» свободного времени у вас просто не стало, и я стала уговаривать себя потерпеть еще немного. Хотя в глубине души и понимала, что с каждым следующим днем претендентов на ваше время и внимание будет становиться все больше. А когда я увидела, с какой любовью вы смотрите на родную тетю, и осознала, что она заберет даже те крохи времени, которое вы теоретически могли бы уделять мне, начала пить. По ночам. После того, как передавала ее в руки тезки и доползала до спальни.

Ибо по-другому не отключалась. В таком состоянии до той подлости и додумалась. Кстати, я не оправдываюсь — говорю, как есть. А еще понимаю, что вас, фактически, предала, и не жду прощения, ибо за такое не простила бы сама. Вот и чахну…

Я даже близко не представлял, как реагировать на этот монолог, поэтому «взял паузу» — написал Волконской, что, вроде как, разговорил ее наперсницу, и попытаюсь справиться с ее депрессией сам. Пока ждал ответа, предельно добросовестно представлял себя на месте «прабабки». Но без толку — желания безоговорочно простить почему-то не появлялось. Да и с «оговорками» было туго: ни одно из условий прощения, приходящее на ум, не казалось достаточно серьезной карой за плевок в душу. Слава богу, в какой-то момент в памяти всплыл один из советов, некогда данных матушкой Славке: «Если проблема не решается в упор, рассмотри ее издалека или не одну…»

Рассмотрел. Под разными углами и постепенно «втягивая в ее орбиту» все большую и большую часть своей жизни. А когда увидел решение… или что-то очень близкое к этому понятию, поймал взгляд Валентины Алексеевны, покорно дожидавшейся вердикта: