Лицей послушных жен

А сколько раз ходили мы по лесу – целыми днями! Искал он «грозу» – дерево, погибшее от удара молнии. Собирали его в мешки, в мастерскую несли – и не дай бог, хоть щепку потерять! А потом из трубы дым валил – догорала древесина, перетирал он ее в пыль, складывал в специальную шкатулку.

А пальцы у него черные были потому, что этим пеплом он и шлифовал трость!

Думаю так и вдруг как будто голос его слышу: «Что характерно!»

Он, пан Теодор, когда чью-то правоту видел или что-то подтверждал, всегда так говорил: «Что характерно».

Теперь все на своих местах. Не знаю, добавляет ли пепельная шлифовка гармонии звуку, но делаю точно так же. И пальцы мои всегда черные…

Но теперь не стыдно на трость ставить микроскопический автограф.

Автограф мастера.

3

…В мастерской сегодня хозяйничает тетушка Осень – выплеснула на деревянный пол полное ведро золотого моря, в каждом углу осветила переплетения паутины, как будто кружевные занавески постирала.

На столе – три вещи: альтовый, бутылка пива, пачка чипсов, внутри – грусть и радость, которые бывают только осенью.

Мне так много хочется сказать и так много услышать! И это все можно делать одновременно, если у тебя есть такой альтовый! С ним мне никогда не бывает одиноко.

Его мундштук горьковатый на вкус, зажимаю его губами. Тихо-тихо начинает он говорить.

Сегодня на него находят давние воспоминания…

«…Она бежала так долго, что, кажется, дважды обежала всю землю. Еще никогда она не бегала так быстро!

Потом, когда уже не было сил, на горизонте появились первые дома города – целый ряд одинаковых, как грибы, зданий, серых и немного поджаренных вечерним светом. И она испугалась – куда дальше?

Ни один из домов не казался ей тем приютом, где она могла бы остановиться. В этом городе был только один такой. Но… Но она понятия не имела, где его искать. Ведь город был таким большим. А она – такой маленькой, как… Как колибри в джунглях.

И она побрела по нему, чувствуя стертыми до крови ступнями каждый камешек. И сколько бы ни шла – вокруг были только эти серые низкорослые дома. Она старалась избегать людей. Это было несложно, ведь на улицы резко упали сумерки, а потом – темнота, в которой кое-где мигали подслеповатые фонари.

Она не знала, что делать.

Не знала, что вообще делают люди, которые хотят есть, оставшись одни среди незнакомых улиц.

Знала только, что надо двигаться.

И двигалась, еле переставляя уставшие ноги. Когда ты двигаешься, то создается впечатление, что у тебя есть какие-то дела. И это безопаснее, чем просто сидеть всю ночь на качелях в незнакомом дворе.

Неожиданно, как это бывает с людьми в таком неопределенном потерянном состоянии, ей привиделось, что именно сейчас к ней выйдет целая делегация спасателей. И эта делегация будет самой родной, от нее повеет радостью, пристанищем, тем детским спокойствием, когда тебя кто-то ведет за руку, кто-то старше и мудрее тебя, кто-то знающий, куда и зачем вы идете. Тебя найдут, согреют, отмоют грязные ручки, отругают и зацелуют одновременно, накроют теплым одеялом и прочитают на ночь «Винни-Пуха».

Как, как могли они оставить ее одну-одинешеньку, вставив в уши аквамариновые сережки?!

Они желали ей счастья, которое представлялось им в виде обеспеченной жизни.

Нет, она не будет искать их! Ведь они не искали ее все эти годы. И возможно, именно сейчас кто-то из них прошел или проехал мимо нее на машине, равнодушно бросив взгляд на незнакомую стритку в грязном платье. И подумали, что, слава Богу, у нас нет никаких проблем…

А еще она ожидала другого, того, что казалось ей более вероятным: вот она сядет во дворе на качелях, а из подъезда выйдет ОН – тот, кому она оставила кошку. Он спросит, не замерзла ли она, и поведет в теплую кухню, где она слушала его саксофонную исповедь.

Она думала так несколько часов, пока не плюнула себе под ноги. И это движение неожиданно выветрило из нее остатки книжной романтики. И она подумала: жила же ее кошка прямо на улице, под открытым небом, под ящиками и днищами машин!

А чем она лучше или хуже ее?

Почему она должна жить во дворце, если даже не знает, какого она роду-племени? Кто она такая, чтобы рассчитывать, что к ней выйдут с распростертыми объятиями и поведут в светлую даль? Что она имеет в себе и… на себе?

На себе – грязное платье и стоптанные больничные тапки.

В себе – полный хаос мыслей. Этот хаос похож на торт с тараканами. Много крема и много тараканов.

У нее с собой нет ни расчески, ни зубной щетки, ни носового платка. Только в ушах висят маленькие сережки с аквамарином – знак прошлой принадлежности к какой-то семье. Знак, скорее всего, печальный и безнадежный: таких сережек в мире – бездна. Они не приведут к дому…

Зато на них можно… поесть.

Но было уже так поздно, что все продовольственные магазины в этом районе закрылись. На перекрестке, как аквариум, светился один киоск. Она подошла и сунула нос в маленькое окошко. Услышала:

– Чего тебе?

Это была первая фраза, услышанная ею на «большой земле». Как ответить на нее?