Лицей послушных жен

Я еще ничего не говорил об этом ни Барсу, ни Петровичу, но предчувствие скорой разлуки и какого-то предательства навеивали на меня бессонницу уже где-то с неделю. Мое состояние могла понять только Кошка. Но ее я не собирался покидать. И это было моим единственным оправданием перед собой и своим страхом обмана в отношениях. Уж кто-кто, а Кошка точно не была заражена коварным вирусом.

Она любила меня просто так, ни за что.

Стоя над городом, как призрак, я взял саксофон. Когда мы оставались наедине, он всегда говорил мне правду. Иногда эта правда не была приятной.

«Ты погубил Минни. Она могла бы до старости плескаться в воде и ловить рыбу из рук посетителей зоопарка. И была бы счастлива, если бы не твоя музыка. И девушка, которую ты не искал или искал с тайной надеждой не найти, так как ты – трус, могла бы быть счастлива, если бы не твое самонадеянное вмешательство…»

Его голос был хриплым.

В конце концов, произнеся еще несколько отмороженных нот, он закашлялся, как старый курильщик, и чертыхнулся: «Черт! Разве ты не слышишь, болван, у меня стерлась трость?!»

Да, я слышал, что звук стал хуже.

Конечно, трость, или как ее еще называют, язычок – то, что образует звук внутри инструмента, давно износилась, как кроссовки у футболиста. Я это заметил еще позавчера. Но менять ее здесь казалось невозможным. Я требовательно относился к такой важной детали, поэтому трость моего саксофона была изготовлена на заказ у мастера, который жил за тысячи километров отсюда.

Это был единственный мастер в мире, которому я мог доверить изготовление нового язычка. Дело в том, что он делал его не из синтетических материалов и не фабричным способом. Делал из камыша, который, по каким-то странным суевериям, собирал и высушивал в определенные дни и определенное время суток. Так делали его отец и дед, так научили делать и его.

Трости были «фирменными», так как на каждой микроскопическими буквами были вырезаны его инициалы – «Т.» (что означало Теодор) «П.» (что означало Павлишин). К тому же меня привлекало и то, что он изумительно изготавливал «джазовые» лигатуры[5] не из металла, а из кожи. И эту кожу он обрабатывал по собственной технологии.

Когда-то я ездил к нему, а последние несколько лет из-за недостатка времени получал нужные детали только почтой.

И вот теперь, как на грех и совсем не вовремя, пришло время заменить трость!

Я растерялся. Сто раз проклял себя за легкомыслие. Если здесь я еще отыграю свои концерты, то вряд ли смогу достойно представить себя в туре с Бреговичем. А искать другую трость где-нибудь не было смысла, ведь я давно проверил: мой сакс мог говорить только с фирменным язычком марки «Т. П.».

Хотя, кажется, три-четыре дня у меня будет, и я успею смотаться в Очеретянск (так назывался городок, где жил пан Теодор) на машине туда-обратно.

Утром я пошел на встречу с Атанасом Тодоровым – тем самым менеджером, что привез мой контракт.

Мы договорились встретиться в девять в кафе «Синий конь».

Великолепная Прага утопала в золоте и багрянце прекрасной солнечной осени. На еще зеленой листве кустов грелись на солнышке огромные скопления красно-черных жучков, которых мы в детстве называли «крестоносцами». Своими красными панцирями они напоминали такие же плотные скопления крыш старой Праги, хорошо просматривающиеся с холма, на котором стоял наш отель.

Я сто раз фотографировал этот пейзаж – и днем и ночью. Но каждый раз делал новый снимок и каждый раз находил новые нюансы, как на картинах импрессионистов.

Сегодня терракотовая черепица крыш была покрыта сединой первой изморози. Но легкий, едва заметный холодок постепенно таял в золоте солнечных лучей, как ледяной кубик в бокале с шампанским.

Я спустился к Карлову Мосту в приподнятом настроении, мысленно кивнул рыцарю с лицом Марины Цветаевой, который, по иронии судьбы, стоял напротив окна ее бывшей пражской квартиры.

Бросил несколько монет в шляпу длинноволосому хиппи с белой крысой на плече, который всегда лежал в арке навзничь и временами довольно забавно (для туристов) изображал приступы тропической лихорадки. Хиппи звали Карл, его крысу – Гамлет. Вообще, оба были те еще пройдохи и знатоки самых глухих кабаков еврейской части города, где мы неоднократно сидели, спаивая Гамлета чешским пивом и убивая время в душевных ссорах о Лестере Янге и Коулмене Хоукинсе, оригинальные записи которых я выцыганил у Карла за порцию бараньего бедра со спаржей.