Лицей послушных жен (сборник)

За окном – дождь. И непонятно, какое время суток – вечер или утро?

Такая тишина вокруг. Только слышно, как барабанит по подоконнику дождь. Я так люблю этот звук. Люблю засыпать под него.

Но снова погрузиться в сон не удается. В палату входит госпожа Учительница. У нее строгое лицо, и мое намерение сказать ей пару добрых слов испаряется, как и желание поспать.

– Пат, – говорит госпожа Учительница. – Иди-ка за мной. Тебя зовет госпожа Директриса.

– А разве она уже вышла из отпуска? – спрашиваю я.

– Вышла ради тебя. Ты же у нас болеешь. Вот она и вышла. Сможешь идти?

Меня окутывает волна настоящей благодарности: это ж надо – госпожа Директриса приехала сюда ради меня.

Мне немного неловко вылезать из-под одеяла, ведь на мне то же самое платье, изрядно помятое, и носки – довольно грязные. Но госпожа Учительница как будто не замечает этого, не произносит ни единого слова упрека за такое безобразие, и меня опять окутывает волна благодарности.

Госпожа Учительница ведет меня из лазарета через сад в главное здание.

И я удивляюсь тому, что все вижу как-то по-новому, словно вблизи рассматриваю картину – одну из тех, которые видела в ЕГО альбомах с репродукциями: каждая травинка нарисована отдельно, сливы покрыты серебристой пыльцой, яблоки светятся изнутри, а с боковых аллей и от лужайки с бассейном слышатся детские голоса и трепетание их крыльев.

– Как красиво… – говорю я, глубоко вдыхая аромат сада.

Госпожа Учительница не отвечает, ведет меня вперед.

Через общий зал, по лестнице, по коврам, мимо одетых скульптур разных греческих богов, к двери кабинета.

Она открывает дверь и спрашивает:

– Разрешите?

Потом пропускает меня вперед и сразу закрывает за мной дверь.

Кабинет просторный и затемненный бархатными шторами. Шагах в двадцати от меня – не меньше! – стоит длинный стол. За ним сидит госпожа Директриса.

Я делаю книксен. Говорить первой полагается ей.

– Добрый день, Пат, – произносит госпожа Директриса. – Говорят, ты сильно заболела…

Я опускаю глаза.

– Что у тебя болит? – заботливо спрашивает госпожа Директриса. – Где именно?

Я прижимаю руку к груди с правой стороны.

– Сердце слева, Пат, – говорит госпожа Директриса.

Я перекладываю руку на левую сторону и краснею.

– Что с твоими волосами, Пат? – спрашивает она.

– Разве можно ходить в таком помятом платье, Пат? – спрашивает она.

– Чем от тебя пахнет? – спрашивает она.

И хмурит брови. Теперь ее взгляд не кажется мне ласковым, он постепенно леденеет. И от этого мгновенно внутри меня все холодеет и застывает, как воск в холодной воде.

– Говори мне правду, Пат! – приказывает она и… и кладет на стол мой, точнее, ЕГО, мобильный телефон. – Это мы нашли у тебя, Пат, пока ты спала! Говори мне правду.

Я молчу.

Я не могу врать, но и сказать правду тоже не могу.

Госпожа Директриса стучит пальцами по столу, выбивает барабанную дробь, как дождь по подоконнику. Наконец она говорит самое страшное:

– Я все знаю, Пат. Ты нарушила наши законы, Пат. И ты прекрасно знаешь, что должно быть дальше.

Она нажимает кнопку на столе, и в кабинет входят госпожи учительницы. Их двое.

– Сейчас тебя поведут в очистительный карцер, – говорит госпожа Директриса. – Там ты подумаешь о своих поступках и подготовишь речь для общего собрания. Потом, к сожалению, мы распрощаемся с тобой, Пат.

Мои ноги подкашиваются, и госпожи учительницы крепко подхватывают меня под руки.

И я слышу, как на столе звонит мой телефончик! Он играет прекрасную солнечную мелодию.

Учительницы крепко сжимают, крутят мои руки.

– Выведите ее, – говорит им госпожа Директриса, нажимая на кнопку ответа, и сообщает в трубку: – Вы ошиблись. У нас никогда такой девушки не было! – и отворачивается к окну.

* * *

Это комната в глубоком подвале, без окон.

Здесь есть железная кровать с тонким шерстяным одеялом, унитаз и один стул. Над головой едва теплится круглая лампочка, встроенная в потолок, она нестерпимо мигает каждые две-три секунды. И от этого начинают болеть глаза, прямо на лоб лезут.

За каменными стенами слышится какой-то шорох. На стуле стоит трехлитровая банка с солеными огурцами. Нам нечасто давали соленые огурцы – только свежие, с грядок или из теплиц.

И поэтому я сразу умяла целых пять штук! Если мне придется здесь умереть, то перед этим я успею съесть их все.

Раньше я думала, что «очистительный карцер» (нас не раз пугали возможностью оказаться в нем!) – это что-то вроде больницы: там чисто и светло и все время в душе есть теплая вода, чтобы помыться и тем самым очиститься. Думала, что туда приходит священник и ведет задушевные беседы, звучит музыка. Думала, что там есть окна…

Здесь нет часов, и поэтому я не знаю, сколько прошло времени. Вообще-то, я не люблю смотреть на часы, мне кажется, что они съедают время: часы, минуты и секунды, принадлежащие моей жизни.

Но сейчас мне становится страшно от того, что я не знаю, сколько я здесь и сколько еще должна здесь пробыть. За какой-то прошедший период времени я спала трижды. Но сон – это тоже из области моих кошмаров: он тоже крадет у людей приличную часть жизни.