И вот я назвала главу «О жизни и смерти», а написала, по сути, только про смерть. Где же тогда жизнь? А жизнь — она не в этом тексте, она в том, что сюда не попало. Жизнь тех, кто ухудшался, но их спасли, тех, кого привозили тяжёлыми, но постепенно они шли на поправку, жизнь тех, за кого боялись вне смены и почти не надеялись увидеть утром, а они упрямо просыпались и засыпали, дышали поражёнными лёгкими и пусть нескоро, но шли на выписку. Жизнь в них, и жизнь перед ними. А об Инге Александровне, Юлечке, муже Белых, муже и сыне Татьяны Воробьёвой — только память. Светлая память.
Глава 3. О том, что страшнее коронавируса, или этап отрицания
Информация о правильном поведении, мерах предосторожности, путях заражения и история попадания нового вируса в человеческую популяцию изложена во всех официальных источниках. Сложно представить себе сейчас СМИ, которое не писало бы о «короне», — даже кулинарные медиа описывают рецепты, подходящие для самоизоляции, а на сайтах о шоу-бизнесе появляются заметки о том, кто из знаменитостей подхватил пресловутую болезнь. Простой поиск в интернете даёт точные и достоверные ответы на большинство вопросов, при этом доля людей, верящих в теории заговоров и народные средства лечения, остаётся угрожающе высокой.
Не так страшен чёрт…
Некоторые считают, что коронавирус не страшнее сезонного гриппа. Сторонников этой идеи я встречаю в основном в виртуальном пространстве. Заболев и испытывая на себе все прелести изматывающего кашля, одышки, настигающей на полпути из кровати в туалет, скачущей температуры, они сдаются, звонят в «скорую» и попадают к нам. Глухим из-под кислородной маски голосом они с первых слов раскаиваются, признаются, что не верили в серьёзность заболевания. Рассказывают о разном — кто на даче с друзьями отдыхал, кто в гости ходил через день, другие работали, несмотря на весенний запрет, — клеили реснички и пилили ногти карантинным модницам. Всегда добавляют, что друзья и клиенты тоже не верили в опасность коронавируса. После этого, если хватает сил, они начинают сдавать с истовостью советских доносчиков — называют имена, адреса, телефоны контактных лиц. Почти все, как мантру, твердят одну фразу: «Я вот думал, что коронавирус не страшнее простуды, а с простудой я никогда в больницу не попадал». К счастью, обзвон их так же не верящих в пандемию друзей и клиентов — не наша обязанность, мы только записываем данные, а от нас они передаются в общую базу оперативного штаба по контролю ситуации с коронавирусом. В колл-центре этого ведомства работают совсем другие профессионалы — их анкетирование напоминает допрос в гестапо.
Однажды я слышала такой разговор. Тон у говорящего был строго-угрожающий. С того конца провода больного сразу проинформировали о возможности наступления уголовной и административной ответственности, а затем спрашивали о контактах. «Вы говорите правду? Вы осознаёте свою ответственность?» — следовало напоминание после каждого ответа. Такие звонки предстоят каждому инфицированному — врачу ли, заболевшему на работе, бабушке, которой внуки продукты под дверь ставили, или мастерице ногтевого сервиса. Звонящих почти не волнует состояние пациента — разве что ИВЛ им преграда, всем другим — хоть на кислороде, хоть нет — приходится, пересиливая одышку, отвечать.
«И что, ребёнку теперь не гулять? — начинает она возмущаться. — Он же активный, в таком возрасте надо много бегать, а иначе он капризничает. Да и в школу ему уже осенью, пусть наиграется. Вот у вас дети есть? Нет? Тогда вы и не поймете!» А я понимаю другое — если ходили