Лицей 2021. Пятый выпуск

Инга Александровна, Юля, мужчина средних лет с красивой восточной фамилией (разрыв селезёнки), дедушка с тонкими прозрачными руками (острый респираторный дистресс-синдром в шесть утра), бабушка, которая всё время звала какую-то Майю (ухудшилась, переведена в ОРИТ, но не спасли), женщина средних лет, она всё время жаловалась, что чай недостаточно горячий (уже больше двух недель в ОРИТе на ИВЛ), бабушка в цветастом платке и с мусульманскими чётками (реанимация в палате, не спасли)… Целая галерея лиц, имён, фамилий, тонких рук с катетерами и синяками, огромных, в пол-лица, глаз.

Но от некоторых лиц в памяти ничего не оставалось, только воспоминания и рассказы их близких.

Память

Вот Оксана Ивановна Белых, она лежит у нас в отделении, а её муж — в другом корпусе. Они созванивались по телефону. Рассказывает, что знакомы с первого класса, после школы поженились и расставались только на то время, что она была в роддоме — с сыном, а потом с дочкой. Всё остальное время вместе. В понедельник я зашла к ней, она не говорила по телефону.

Уходя со смены, проведала её ещё раз, она обеспокоенно сказала, что муж что-то не берёт трубку. Я предположила, что, может быть, спит. На следующий день стало ещё тревожней — я посмотрела по внутренней системе, в реанимацию его не переводили, но и в отделении он больше не числился. Оксана Ивановна распереживалась, подскочило давление. Испугались, что придётся поднимать в реанимацию. Передали дежурной смене.

Всю ночь я думала, что же могло произойти, что за сбой такой. Утром в среду рассказала Дмитрию Эдуардовичу, пусть муж Белых и не наш пациент, но надо же найти человека. Дмитрий Эдуардович вообще самый умный, самый хороший, он может решить любую проблему. Звонили в отделение, где лежал Белых.

То не брали трубку, то просили ждать… «Пошли сами!» — бросил Дмитрий Эдуардович. Я никогда не слышала, чтобы человек так ругался. Оказалось, что муж Оксаны Ивановны умер ещё в понедельник, как раз во время смены ночного состава на дневной, а вот посмертный эпикриз до сих пор не написан, в системе он не числился, в отделении не лежал, переведён не был, выписан тоже.

Искала-то его я, человек, не до конца освоившийся в системе, — как посмотреть умерших, не знала, а когда Оксане Ивановне стало плохо, она врачам про свои волнения и рассказать не успела.

Сообщали про мужа Белых мы вместе, точнее, говорил Дмитрий Эдуардович, а я только пыталась проглотить комок в горле и гладила Оксану Ивановну по руке. На пальце её поблескивало обручальное кольцо…

В отделение из реанимации перевели Татьяну Воробьёву. Руки в синяках, глаза запавшие, на шее — трахеостома. Говорить она могла, только зажимая её рукой. Через какое-то время из хранилища принесли её вещи, ведь в реанимации пациенту ничего из личных вещей не положено. Я помогла их разобрать, найти телефон, поставить на зарядку. В реанимацию она поступила ещё месяц назад, как забрали из дома на скорой, так сразу в ОРИТ и положили.

Пациентка переживает, как там муж и сын. Успокаиваю, объясняю, что хоть посещения и запрещены, но родственники звонят в справочную больницы или в ординаторскую, и им рассказывают о состоянии пациентов. Предполагаю, что если они звонили вчера или сегодня, то муж с сыном уже знают, что её сняли с ИВЛ и переводят в отделение.

Татьяна очень слаба, и, когда телефон наконец включается, позвонить сама не может. Помогаю, нахожу номер мужа в записной книжке. Звоним. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Звоним сыну. Те же слова автоответчика. Воробьёва начинает волноваться, предлагаю позвонить кому-то из друзей семьи. «Танечка, родная, ты поправилась! — подруга говорит громко, мне всё слышно. — А тебе не сказали? Ничего не сказали? — долгая-долгая пауза. — Лёша умер двадцать четвёртого апреля, а Слава — двадцать девятого».

Пациентка кричит на одной пронзительной высокой ноте, из-за отверстия трахеостомы в горле крик сиплый, жуткий, захлёбывающийся. Телефон падает у неё из рук.

Потом она расскажет, что, когда скорая её увозила, у них обоих не было никаких симптомов. Из истории болезни я узнаю, что сразу после госпитализации её подключили к аппарату ИВЛ, ввели в медикаментозную кому. Потом подруга Татьяны расскажет, в какую больницу увезли её мужа и сына. Позвоню, найду лечащих врачей обоих, узнаю, что произошло. У мужа на фоне лечения тяжёлыми препаратами развилась повышенная вязкость крови, образовался тромб. У сына случился отёк лёгких.

На следующий день Воробьёва отказалась от еды и питья, сказала, что у неё нет причин жить. Жидкость капали внутривенно, перевели на зондовое питание. Она, зажимая отверстие от трахеотомии в шее, просила не лечить её и дать ей умереть. Дмитрий Эдуардович пришёл к ней в палату и долго-долго уговаривал бороться. Вышел от неё, избегая смотреть нам в глаза. Через пару дней ей снова стало хуже, её вновь перевели в реанимацию. Я ежедневно проверяю её по внутренней системе. Пока она в ОРИТ, а вещи и телефон снова в камере хранения. Эта история пока не окончена.[5]