«Литке» идет на Запад!

— И как от плит удирали? — добавил Крюков.

— Удерешь, — усмехнулся старшина и полез вдоль стенки выключенного котла к борту, где чернела горловина колодца льял. Громко чавкая, шланг через двойную сетку высасывал из льял лишнюю воду.

— Удерешь, — повторил Трофимов. — Кому охота без ног остаться? Смеешься, Пашка, а тогда забыли о смехе!..

*

…Возвращаясь от американского мыса Хоп, вблизи которого дрейфовал «Челюскин», ледорез встретился с ноябрьским ураганом. Запоздалый рейс! Ни один смельчак не рисковал появляться в такое время в тех широтах. Барометр в штурманской рубке давно предсказывал большую непогоду. Израненный ледовыми битвами под Колымой, глотая воду тысячами пор, освобожденных от заклепок, «Литке» не смог пробиться к «Челюскину». Послав в эфир последнее «прости» зажатому дрейфом пароходу, он спешил в бухту Провидения, где его ждали суда Северо-Восточной экспедиции. Бортовая качка немилосердно трепала валкий ледорез. Крен достигал сорока градусов, и в одну из жутких минут, когда крыло мостика почти касалось всклокоченной мути Берингова моря, взволнованный голос механика глухо зазвучал в переговорной трубке.

— Затоплена носовая кочегарка!

…Разбросав мириады брызг, оглушительно вклинилась в палубу многопудовая железная дверь клинкета, непроницаемой переборкой отрезала носовую кочегарку от всего судна. Брызги пенились пузырьками на горячих стенках котлов и, злобно шипя, испарялись, оставляя на их черном теле следы соленых плевков моря. Три кочегара — Крюков, Трофимов и Кучеряев — остались в темноте, озаренные зловещим пламенем топок.

Где-то наверху гулко бились о корпус волны. Гремели сорванные с гнезд чугунные плиты настила.

Кочегары по грудь в студеной воде, пробирались к запасному выходу.

Тонна металла каталась по кочегарке.

Стоило подвернуться — и разъяренно мчавшийся квадрат накрыл бы могильной плитой неловкого человека.

Трофимов вспомнил, как споткнулся и закричал от боли и страха Кучеряев, задетый углом плиты, как мучительно долго они ползли, не видя друг друга, скользя и захлебываясь в горькой воде. Минуты стоили многих лет. И, растянувшись наконец на кафельной палубе вестибюля, кочегары «отвели душу» замысловатой руганью…

*

— Смеется, Пашка, видно легко перенес, — бормотал старшина, заглядывая под плиты. — Воды совсем нет. Молодцы ребята, — поблагодарил он за глаза третью вахту Карлуши Карклина.

Пар садился.

Очки манометров ярко блестели начищенной медью оправы. Пятились назад копья указательных стрелок. Вахта кончила чистку топок и заливала водой дымящий шлак. Груды слитых кусков мусора, «крабов», как называли их кочегары, пламенели у трех ходовых котлов. Тучи зольной пыли слоем пепла пудрили мокрые обнажённые тела. Ветер забирался в раструбы вентиляторов, гулял по узким коридорам кочегарок, разносил зольную пыль по сложным сплетениям кранов и вентилей.

Давление уменьшилось на одну атмосферу.

Пар не заполнял с прежней силой цилиндры машин.

Ленивее махали мотыли.

Нехотя ворочался гребной вал.

Слабее пенили рябь за кормой винты.

Счетчик лага показал, что за час пройдено десять миль вместо двенадцати.

«Литке» замедлил свой бег Великим северным путем с востока на запад.

— Быстрее убирайте мусор, — сказал старшина, взглянув на часы и пуская донку инжектора. — Целый час возились, — проворчал он, открывая кингстон забортной воды. — Где Клименко?

— Рикшу везет, — отвечал из средней кочегарки Яцышин.

Длинная, нескладная тень Клименко показалась в тесном пролете между котлами. Громыхая по стыкам листового железа, положенного сверху плит, он катил тачку с углем.

— Раздали! — крикнул из кормовой кочегарки Бизякин, когда шлак был «списан» за борт.

Захлопали дверцы топок, кочегары гребками разровняли коксовый жар по колосникам.

— Забросили! — продолжал командовать Бизякин.

В такт мерному гудению котлов, звеня о чугунную палубу, запели лопаты.

— Раз! — рассчитанным рывком Бизякин вонзал треугольный клинок глубоко в уголь. Пот струйками отекал по его безусому лицу, оставляя на щеках светлые борозды.

Маленькая фигурка первого ударника машинной команды, напрягая вздутые желваки мускулов, секунду замирала над лопатой.

— Два!

Подмигивая присевшему Клименко, Яцышин всем телом склонялся к топке. Полпуда угля летело в прожорливую пасть, веером рассыпаясь по колосникам.

— Три! — откликался из носовой кочегарки Висторовский и, постукивая по ручкам форсунок, включал дутье.

— Чего расселся? — прикрикнул Яцышин на Клименко. — А кардиф?

— Взял отпуск за свой счет, — ухмыльнулся тот. — За вахту двадцать пять рикш прикатываю, верно. По сто килограмм каждая, тоже верно. Как ни крути, а две с половиной тонны, — подсчитал он. — Если не зазимуем, то выйдет у меня пятьсот тонн. А ты, Коля, плачешь: «мало»…

— Подломали! — донеслось из кормовой кочегарки.

Рывок — и выключено дутье, распахнуты дверцы топок.

Осторожно, чтобы не сбить кожу пальцев о переборку. Яцышин завел двухметровый лом под расплавленную массу угля. Корка треснула, не выдержав его молниеносных ударов. Пламя с прежней яростью забушевало в топке.