Литерный эшелон

Второй день революции

Игорь Северянин писал:

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!

Другой поэт отвечал:

Ешь ананасы, рябчиков жуй,
День твой последний приходит, буржуй.

Поэтическими поединками дело не заканчивалось. В Петрограде то и дело постреливали — иногда довольно метко. Впрочем, можно было выйти за хлебом или того проще, за водой и нарваться на шальную пулю. То и дело проходили похороны — или «жертв реакции» или «жертв беззакония».

О февральской революции Ленин узнал лишь через три дня по обрывочным слухам, помещенным в швейцарские газеты. Он тут же заметил, что революция вызревала давно, и ожидалась им со дня на день, что, впрочем, было ложью. Еще месяц назад он скрипел радикулитом и жаловался, что до революции он и его сверстники не доживут, а вот следующее поколение чего-то может и застанут.

Как бы то ни было, питерские большевики оказались бесхозными и словно не у дел. Но, придя в себя, быстро стали наверстывать.

Павла уже во всю кружило по революции. Она была ему уже не пылкой любовницей, которую любят до потери сознания, тем не менее, которую можно было бросить в сей же час.

Теперь революция заменяла ему семью, детей, любимую. И Павел считал, что он вполне имеет право на толику имущества своей суженной.

Был случай: на Путиловском заводе заканчивался митинг. Павел не выступал — дело его было стоять рядом, скрипеть кожаным пальто и порой поправлять ремень наплечной кобуры, тем самым демонстрируя те самые кулаки, без которых, как известно, добро обойтись не может.

Речи, произносимые с трибуны, Павел слышал не раз и знал их как бы не наизусть. Конечно же он мог произнести их не хуже иного оратора, а, может и даже пламенней. Ибо порой ораторы про себя сомневались то в Марксе, то в Ленине, а бывший анархист верил в обоих абсолютно. Но вот беда — в диспуте молодой человек был нестоек, переходил на брань, рвался бить морду, хватался за «браунинг».

Но митинг на Путиловском заводе проходил спокойно. Рабочие были ошарашены событиями в городе и стране, поэтому неудобных вопросов не задавали.

От безделия и скуки Павел пошел по опустевшим цехам, вышел в заводской дворик. Там у стены стоял броневик, какой-то неизвестной конструкции, а уж Павел полагал, что в подобных машинах он разбирается. Блиндированное авто выглядело совершенно исправным, готовым к употреблению, за исключением того, что в башнях пулеметов не имелось, а щель закрывал фанерный щиток.

Пашка тронул ручку двери.

— Э-э-э… Ты куда лезешь?

Павел обернулся. Перед ним стоял рабочий: нелепо скроенный, похожий на злого кобольда, с убогими волосенками на голове.

Митинг как раз заканчивался. Через двор шел «товарищ Матвеев», рядом с ним шагал здешний председатель большевистской ячейки.

— Что там у тебя, Паша?.. — спросил «Матвеев».

— Да броневик… Ладная машинка.

— Это опытная модель! На основании британского броневика «Остин» — собственная разработка. Назовем ее «Остин-Русский» или «Остин-Путиловец».

— Эта опытная модель работает? На ходу.

— А то! — с гордостью за свое творение отвечали рабочие. — Готов к отправке на фронт… Хоть сейчас садись и едь.

Товарищ Матвеев возмутился:

— Что?.. Чтоб он там стрелял по германским пролетариям?.. Это никак невозможно! Надобно оружие обратить против класса эксплуататоров! Короче, я сей броневик у вас, пожалуй, возьму… После победы мировой революции — вернем. Тогда оружие будет без надобности.

— Как это так — «возьму»? — удивился рабочий-кобольд. — Непорядок!

На него зашумели, зашикали местные большевики. Дескать, если надо — то надо… Чего уж тут.

Павел крутанул ручку, двигатель завелся легко.

Броневик тронулся, выехал со двора…

Весна

А далее — покатилось.

К обеду зашел Сабуров, облаченный в уверенность, словно в некую неуязвимую броню.

Сообщил как бы между прочим, за тарелкой супа новость:

— Николай-то отрекся…

Сказал он это тоном спокойным, будничным, словно речь шла о булочнике. И Андрей не сразу понял, о ком идет речь:

— Какой Николай?

— Да наш-то царь. Сегодня передали железнодорожным телеграфом. Но пока не понятно. Не то в пользу цесаревича, не то в пользу Михаила. А то, может быть, вовсе Романовым конец пришел. Уже ходит анекдот, де какой-то телеграфист передал депешу об отречении императора, а потом от себя рескрипт добавил: «Ну и хер по нем!» По императору-то!

— А кто же вместо них?.. — спросила Алена.

— Временное правительство. Не то Родзянко, не то князь Львов, Георгий Евгеньевич.

— Царем будет Родзянко? — удивился Фрол.

— Да, может быть, царя уже и не будет…

— А как же мы будем без царя жить?..

Далее Сабуров говорил будто бы с Фролом. Делал это серьезно, словно разговаривал не с мальчишкой семи лет, а с равным себе: