Литерный эшелон

– Я не Моисей – я не могу водить по пустыне людей ни сорок лет, ни даже две недели. Еще пару дней и люди начнут падать и умирать десятками, а через неделю – не будет никого. Ибо я не и не Христос – я не могу накормить тремя хлебами и десятка страждущих. Может, развернуться, пойти навстречу красным – пусть милостиво нас расстреляют?..

Хлебов, впрочем, и не имелось: выходя из города, брали воду, сухари и драгоценности. На последние полагали сменять провиант у встретившихся туркменов. Но те будто назло куда-то откочевали с прибрежной полосы – за все время голодного и холодного похода им не встретилось ни души.

Воды оставалось совсем мало. Родители собирали снег, топили и грели его в ладонях, чтоб напоить своих чад этой толикой.

– И думать не моги! Господь всемилостивый нас не оставит, явит чудо. Не может не явить, – отвечал батюшка.

И чудо произошло. Явилось в виде не Ангела Господнего, а мальчишки-юнкера, с трехлинейкой в руках.

– Город! – сообщил он, пытаясь отдышаться. – За теми холмами – город…

Учитель сверился с картой.

– Бес знает что! Тут нет городов…

– А я говорю – есть! Вон с того холма его видно.

– Бред, мираж… Очередная фата-моргана.

Но мираж в сумерках – это было слишком.

Учитель едва не сказал: «Вам от недоедания мерещится». Но удержался: могло статься, что юнкер как раз так выпрашивал себе добавку к ничтожному пайку.

Но юнкер оказался человеком навязчивым:

– Да что мы спорим! Давайте вместе пройдем и посмотрим.

Кряхтя, учитель словесности поднялся и пошел вслед за юнкером.

Взобрались на холм.

– Вот видите… Нет никакого города…

И тут подул ветер из пустыни, туман не прогнал, но сделал его реже. Через белесую пелену проступили контуры зданий, и, что куда важнее – яркие огни.

– Чудо! – крикнул батюшка.

И тут же заспешил по лагерю:

– Чудо, рабы Божьи, чудо явил нам Господь! Восстаньте, отряхните усталость!

И народ поднимался, снова собирался в колонну. Идти было отрадно недалече – всего версты две. Шли, сдерживая дыхание, не произнося слова – боялись спугнуть.

Но вот что странно: к сему городу не имелось дорог. Как сюда люди попадают? Приплывают по морю? Но зачем?..

– А ежели и там большевики? – спросил сомневающийся учитель и тут же себя успокоил. – Ну и пусть стреляют… Чем так мучиться – лучше помереть. Детей, может и не тронут…

Их, конечно же заметили с охранной вышки.

У ворот их встретил казак с винтовкой наизготовку. Но на его шинели было видно погоны: стало быть не большевик – и то хорошо…

– Стой, куда прешь! – крикнул казак. – Стой, курва-мать! Стрелять буду!

И действительно: он передернул затвор, стрельнул. Правда поверх голов – и за то спасибо. Но было это лишним: дойдя до забора из колючей проволоки, остановились.

Один казак быстрым шагом отправился к домам и скоро вернулся со здешнем градоначальником.

– Кто таковые? – спросил Латынин.

– Беженцы мы… – отвечал за всех учитель. – Добрый человек! Не погуби! За нами большевики гонятся… Если принять не можешь, то обогрей на ночь, воды дай и мы далее пойдем. Нету мочи в такой России оставаться.

Латынин думал недолго. Бросил казаку:

– Отворяй ворота…

***

Пришедших развели по домам: получилось, что называется: в тесноте, да не в обиде. Беженцы старались вести как можно скромнее, тише, но сердобольные горожане угощали их чуть не лучшим куском. И просили не тишины, но рассказов.

Спрашивали:

– А, правда, что большевики дикие сердцем?.. Что Христа ненавидят?

И батюшка кивал, рассказывал, как в первое свое пришествие в город большевики из освященных пасхальных куличей делали бутерброды: мазали их маслом, поверх клали куски колбасы. Про то, как они без меры употребляли церковное вино, а перед ними под граммофон плясали девки, голышом, но в кокошниках.

В другой избе у дочери тамошнего предводителя дворянства выспрашивали:

– Верно ли говорят, что в руки большевикам лучше не попадаться? Что они ту же пленных расстреляют?

– Ну что вы! Большевики не такие! Не расстреляют! Они куда хуже! Они вас сперва мучить будут.

Ночь вступала в свои права. Город, страдающий тревожными снами, засыпал…

***

На утро к батюшке и учителю словесности явился посыльный, позвал их на совет, в здание к градоначальнику.

В кабинете было людно, но имелся только один военный в чине пехотного капитана. Остальные показались учителю ареопагом – сборищем мудрецов. Своей учительской душой он понял, что окружают его существа высшего порядка, нежели он сам – ученые.

На ареопаге, конечно же, ни батюшка, ни сам учитель право голоса не имели.

Начался разговор: расспрашивали: откуда они, как долго идут.

Шульгу интересовал численный и качественный состав войск. Об этом сообщить ему было почти нечего: имелась телеграмма с предупреждением, что на город движется большевицкий полк, да мутное изображение фата-морганы.

– Положим, более полка против нас не отрядят, – рассуждал Шульга. – Но даже половина полка против Белых Песков – слишком много. Нас может спасти только чудо.

На своем стуле поерзал батюшка, посмотрел на иконку: нет, два чуда к ряду было для такой иконки слишком…