– Выйдите, – подтолкнул кормильца к дверям. Подождал терпеливо, пока дверь встанет на место. – Я скажу тебе просто: ставка велика. Простую вещь пойми, полковник: на этом деле завязаны все верхние люди – и наши, и прочие. Что это означает?
Хмыкнул:
– Ты мне лекций не читай, я уже не юноша, так что давай по делу, ладно?
Лицо Актерыча сделалось красным:
– Как знаешь, я хотел по-товарищески. Так… Видишь это кресло, в углу? Мы тебя привяжем, там есть специальные ремни. Наш доктор сделает тебе укол, второй, третий – до тех пор, пока ты не расколешься до голой жопы! Я этих слов не люблю, но ты вынудил. Подумай…
Рассмеялся, правда, натужно вышло, это почувствовал:
– А как помру? Не боисся?
– Боюсь, еще как боюсь! – закивал мелко-мелко. – Карьера у нас у всех одна, другой не будет! И ты пойми: какие мои возможности? У меня приказ: то, что находится в банке, должно быть переправлено в Москву не позднее десяти дней! Один уже прошел…
Это удар, это охо-хо-хо… Серьезно. И что делать? У-хо-дить. Они, конечно, уверены, что выйти без их ведома отсюда нельзя, да ведь на всякую хитрую задницу всегда найдется подходящий винт… Решено. Без возврата.
– «Я покину родные поля… – начал читать вслух. – Уж не будут листвою крылатой надо мною шуметь тополя…»
Актерыч пожал плечами, сплюнул под ноги и вышел, громко хлопнув дверью.
К вечеру он снова пришел – их явно поджимало – и долго выстраивал турусы на колесах, суть которых сводилась все к тому же: психологи проанализировали, всем ясно, что такой человек, как полковник Василий Андреевич, ключ утерять никак не мог. Не вписывается. И потому – пробил последний, двенадцатый час. Что это означает? Да просто все: никто и не станет выпытывать и пытать. Применят соответствующие средства, не оставляющие следов, сообщат жене и детям: «погиб при исполнении долга и т. д.», груз «200» перевезут в качественном цинковом гробу в Москву и там опустят в землю на вполне престижном кладбище, со знаменем (полковник все же), залпами и прочими положенными в таких случаях почестями. Это припахивало сугубой реальностью. Это, как ни крути, получалось достоверно.
– Времени тебе до утра, больше нельзя, – похоже было, что Актерыч сам дергается и не знает, что делать. Впервые в жизни законы службы и судьбы подвели его вплотную к выполнению страшного приказа. О котором не останется ни малейшего следа в делах и архивах, и если через икс времени власть сменится (о, не дай бог, это просто анализ), он ведь никому не докажет, что выполнял приказ. Знакомая формула… Все выполняют, и все потом отвечают. Как быть?
– Послушай… – спросил, с дрожью осознавая, что шутки кончились. – Ты… что же? На самом деле это… сделаешь?
Издал нечто вроде рычания:
– Посмотри на меня, полковник. Не сделаю – со мной сделают. Ты порядок знаешь. Учился.
Он учился и помнил, как поступил муж знаменитой поэтессы в Бельгии, кажется… Совсем неподалеку отсюда. Показалось кому-то в Москве, что «человек» выкаблучивает, – муженек его и чпокнул. И вся недолга.
– Давно это было… – произнес вслух, и, словно угадывая его мысли, Актерыч почти горестно развел руками:
– Давно не давно… Органы есть органы. Мало ли что говорят, лапшу на уши вешают… Наши законы незыблемы, их никто и никогда не изменит.
– Мы же не воровская малина… – сказал с упреком.
– Мы? Мы крепче в тысячу раз, дурак… – Последнее словцо прозвучало с некоторым даже сожалением.