Литерное дело «Ключ»

Абашидзе не был монстром, циником, безжалостно срывающим цветы удовольствия, нисколько не заботясь о переживаниях и проблемах другой стороны. «Дело» коробило его всегда, недаром и название было воровское. В обыденной жизни – в те немногие дни и часы, когда она, эта обыденная, выпадала ему, – он являл собой высочайший образец любви и преданности жене, близким, товарищам по работе, наконец. Но «дело»… Это ведь совсем другое. И ассенизатору не всегда нравится его работа, не всегда она устраивает и прозектора или служащего общественной уборной. Есть долг, его надо выполнять вопреки всему и несмотря ни на что. Он уже давно приучил себя различать истинное и бутафорское, но только в обыденной жизни. В работе же привык погружаться «на данный отрезок времени» (так именовал процессы, возникающие в деле) в как бы истину, как бы правду, как бы любовь, наконец. Те женщины, с которыми приходилось сталкиваться по заданию – о-о, они, птички-зайчики, мгновенно утрачивали в глазах полковника абсолютно все, что думалось по их поводу в обыкновенное время, и приобретали все без исключения качества любимых. Игра, конечно, но очень натуральная… Это было трудно поначалу – отделить общественное от личного, но он научился – и в «деле» сбоя не давал никогда… Но жену, Нину, любил нежно и страстно. Иногда приходило в голову, что невежды и обыватели называют такое состояние «двойной жизнью», «аморалкой» и всяко разно еще, однако отбрасывал подобные суждения, искренне полагая, что профессия, которой обладал, исключает суд толпы. Нина… Поразило, что имя как у мамы и даже похожа чуть-чуть. Яркое юношеское знакомство. На втором курсе, перед окончанием, руководство устроило вечер. Пригласили (как и всегда) родственников, сослуживцев, – в общем, только близких. (Школа являлась совершенно секретным объектом, вывеску имела захудалую: «Военное училище тылового обеспечения», форму носили армейскую, с малиновыми курсантскими погонами. Странно: в округе все искренне полагали, что так оно и есть, вездесущая милиция – в том числе.) Здесь, на вечере, и познакомился с дочерью начальника кафедры иностранных языков – высокой, тоненькой, ясноглазой… Чувство возникло мгновенно и неистребимо, Нине он тоже понравился: хорошо сложен, блондин, лицо узкое, аристократическое, глаза голубые, широко расставленные. Только великоватый горбатый нос не то чтобы портил картину – сбивал, скорее… «Вы русский?» – спросила с улыбкой. Не обиделся, понял: в Системе национальность все равно как партбилет на партсобрании: либо войдешь, либо выйдешь безвозвратно. О, конечно, Система не страдала идиотизмом, – хотя бы потому, что в крайних обстоятельствах использовала даже евреев, присваивая им воинские звания, но это только тогда, когда нельзя было обойтись. К примеру, в переводческом деле, на постоянной основе. Идиш и иврит – дело тонкое, профессуру духовной академии или элитарную интеллигенцию (эти всегда имели склонность к обсуждению недостатков и фронде) в тонкости посвятить невозможно, посему привлекались знатоки со стороны, из среды, разумеется, но без родственных и прочих связей. Такое для евреев почти невозможно, но – находили. Страна-то огромная…

«Я русский, – ответил с пламенной, но спрятанной глубоко внутри улыбкой. – Дедушка у меня грузин…»

Это устроило, вопросов больше не возникло, хотя Василий и удивился. Ну, как же, разве мог попасть человек нежелательной национальности в святая святых? Но простил: милая, юная, папа наверняка ни во что не посвящает, краем уха слыхала о «политике» – и все. Стали встречаться. Нина свободно писала, читала и разговаривала на немецком, английском и французском, при этом весьма различала и весьма деликатно пользовалась немецкими диалектами. Позже отец Нины, полковник Кратов, сообщил своему зятю не без гордости, что немцы, англичане и французы всегда полагали, разговаривая с Ниной, что она принадлежит именно к их прекрасной нации.

Жены у Кратова не было, он, сухарь и научный червь, женщинами вообще не интересовался. С тех пор как болезнь унесла мать Нины (тому было уже десять лет), ни разу не сошелся на любовной почве ни с одной женщиной. Это удивляло Василия, но он относился к этой странности полковника даже с сочувствием.

За него, что называется, взялись. Язык учил днем и ночью, слава богу, разговорная практика была великолепная; к окончанию школы, в совершенстве овладев всеми специальностями и общими (западной литературой, например) дисциплинами, Василий, конечно же по рекомендации тестя (свадьбу сыграли тихо, без гостей, за неделю до выпуска), а также и руководства школы, был направлен на переговоры в ПГУ. Тогда-то и познакомился с ним начальник главка, только что назначенный на эту должность из высоких партийных органов. Вспомнил: самое сильное впечатление на начальника произвела не великолепная характеристика или золотой аттестат об окончании, а звание, присвоенное в связи с необыкновенными успехами: «старший лейтенант». Сам начупр звания еще не имел, только ожидал указа со дня на день, и потому поразился до глубины души.