Литература как жизнь. Том I

Срок, отпущенный пушкинисту, оказался мал, чтобы, не подменяя измышлениями размышлений Пушкина, выяснить, есть ли система в неупорядоченных и зашифрованных заметках поэта, сделанных им попутно, когда, занятый изучением своей страны, он заинтересовался странствиями англичанина по России.

«В современном мире есть две великие нации, разные в основе, однако устремленные в одном направлении. Я имею в виду русских и американцев. Оба народа возрастали незаметно. Когда человечество было занято чем-то другим, они вдруг вырвались в ряд первостепенных стран, так что мир в одно и то же время узнал об их существовании и об их величии… Их начала, их пути различны, но, кажется, они призваны Небесной Волей оказывать влияние на полмира».

Алексис де Токвиль, 1835.

На ход пушкинской мысли открыло мне глаза исследование Фейнбергом статьи Пушкина о записках Джона Теннера: американец, попавший в плен к индейцам и оставивший отчет о своих злоключениях. Статьей Пушкина занимались большей частью не филологи, а этнографы и антропологи. Они, согласно со своими специальными интересами, не ставили вопроса, важного для литераторов: чем индейский пленник привлек поэта? А литераторы от вопроса уходили, ссылаясь на разносторонность интересов Пушкина и не объясняя, зачем ему понадобился американец, очутившийся среди «диких». Не поняли того в свое время и подписчики, получившие статью «Джон Теннер» в третьем номере пушкинского «Современника» за 1836 год. Пока не попалась мне работа Фейнберга, я тоже решительно не мог этого понять, хотя читал и перечитывал пушкинскую статью множество раз. Перечитывал и, подобно современникам поэта, недоумевал, к чему, если уж говорить об Америке, тратить силы на какого-то Теннера, а не написать о романах Купера, в той же статье только упомянутых. Почему бы, вместо злоключений незадачливого поселенца, не откликнуться целой статьей на вышедшую тогда же книгу французского землемера Алексиса де Токвиля, которому в той же статье отведен один абзац. Мнение Пушкина о книге де Токвиля «Демократия в Америке» часто упоминается. Пушкин узнал о книге из разговоров с А. И. Тургеневым, который привез новинку из Парижа. Судя о французском авторе с чужих слов, Пушкин обратил внимание на критику американской демократии, между тем Алексис де Токвиль написал апологию Америки, небезоговорочную, но апологию. Пушкин книги де Токвиля, я думаю, так и не прочел. «Читали ли вы Токвиля?» – его вопрос обращен к Чаадаеву в неотправленном письме. Там же Пушкин говорит: «Я ещё под горячим впечатлении от его книги и совсем напуган ею», – имеется в виду описание американской демократии. В экземпляре из пушкинской личной библиотеки разрезано лишь Вступление. Прочти Пушкин хотя бы первый том, он едва ли пропустил бы две последних страницы, где сказано: Америка и Россия через сто лет станут главенствовать в мире. Пророчество де Токвиля о едином предназначении двух крупнейших стран, как мы можем свидетельствовать, осуществившееся точно в срок (осознано сторонником разрядки Никсоном) и было-таки приведено в статье того же Тургенева на страницах первого номера «Современника», но Пушкин на пророчество не откликнулся, возможно, опасаясь, что предсказание французского либерала будет цензурой воспринято как уравнение автократии с демократией[214].

К «Джону Теннеру» найти ключа я не мог. А вот что я нашёл у Фейнберга. «Это глубоко продуманная и во многом итоговая статья великого поэта», – так пушкинист-археолог заключал свое исследование о «Джоне Теннере». Чтобы оценить радикальность подобного утверждения, надо учесть, что ту же статью, как отмечает Фейнберг, «считали побочной для основных интересов поэта». Начал же археолог-исследователь с того, что по своему обыкновению взял и посмотрел на всю ситуацию своими глазами. То был не прихотливый взгляд истолкователя, который стремится увидеть в пушкинском тексте нечто своё. Нет, взгляд исследователя, ищущего в Пушкине пушкинское. Статью о Джоне Теннере Фейнберг изучал с убеждением, что раз уж таков оказался объект пушкинского внимания, то, стало быть, американец является фигурой важной для понимания Пушкина, к тому же Пушкина позднего, занятого трудами историческими и размышлявшего о философии истории. Статью о Джоне Теннере, полагал Фейнберг, можно назвать «послесловием Пушкина к идейной истории его сверстника». Что же, на взгляд Пушкина, могло быть общего между русскими людьми его поколения и американским поселенцем?