Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Машина выехала из города и стала спускаться к берегу протоки, проскочила по деревянному мосту с прыгающими досками, взобралась на песчаный остров, густо заросший высокими тополями. Фары освещали частокол стволов.

Радио смолкло.

— Эх, здорово! — вздохнул шофер. — Это ведь нашенский певец, из нашего города! Монтером, говорят, работал, а потом как рванул на смотре самодеятельности, так все рты и разинули. Сразу же забрали учиться.

Катя глянула на Стогова, а он, сняв шляпу, смотрел на дорогу. Стогов очень любил глухие дороги в лесу. Немало побродяжил он здесь с ружьем.

— Ты подари мою берданку брату, когда встретитесь, — задумчиво проговорил Стогов. — Он тоже заядлый охотник.

Ярослава Тромбицкая объявила новую песню…

В свет фар попал серый заяц. Ослепнув, обезумев, мчался перед машиной, прижав уши. Шофер увеличил скорость. Заяц не мог вырваться из огненной полосы. Колеса приближались к нему.

— Не надо! — тихо попросил Стогов.

— Что, не надо?

— Не давите.

— A-а! А я частенько охочусь за ними таким манером. Газану — и крышка!

Шофер выключил свет, а когда включил — зайца уже не было…

Такси остановилось на другой стороне острова. Здесь приставал пароходик из Саратова.

Стогову казалось невозможным забыть этот берег и темный гулкий лес, запах увядшей листвы и шепчущийся дождик в ветвях.

— Отдай соседу «Войну и мир». Я у него брал, — напомнил он.

Лампочка тускло освещала закрытый ларек, окруженный пивными бочками, фанерную будку кассира с пустым окошечком, сырую песчаную тропинку, облепленную белыми рваными билетами, и несколько грузовиков, смутно проступающих во тьме под деревьями.

Сверкая огоньками, подплыл пароходик «Смелый», яростно шипя, выкатил на воду клубы пара и приткнулся к голубой плавучей пристани.

Волны баюкали дебаркадер, пахнущий смолой. Сходни — две доски с набитыми рейками — колыхались под ногами. Стогов сел на решетчатую скамейку около борта.

— А ты знаешь, я на этом пароходике плавал еще мальчишкой…

Пароходик загудел, словно проснулся и с воем зевнул. Звук долго и гулко катился между лесистыми островами.

Пассажиров было мало, да и те забрались от ветра в единственную каюту под палубой. Только двое сидели на палубных скамейках и, подняв воротники пальто, нахлобучив сырые, разбухшие кепки, дремали.

Над палубой была крыша, но с боков ничто не загораживало вида на Волгу. Ветер качал спасательные круги и лодку, поднятую над кормой.

Пароходик отчалил, погасив на палубе огни.

— Ты отослала маме письмо? — спросил Стогов, облокотись на перила и жадно смотря на уходящий во тьму остров, на черный зубчатый силуэт леса. В лицо ударяли-клевали редкие дождинки.

— Отослала…

— Перетяни ее к себе. Вместе веселее будет.

— Постараюсь, — тихо ответила Катя.

Стогов искал в душе то радостное волнение, которое родилось, когда он стоял на крыльце. Но сейчас оно исчезло: сердце вдруг больно сжалось при виде уходящего берега.

— Вдвоем веселее. И легче, — добавил спокойно Стогов.

Пароходик пыхтел в протоках между островами. Тяжелые, темные клубы дыма из широкой трубы сваливались на воду. На палубе была ярко освещена только стеклянная рубка. В ней, как в золотом фонаре, четко виднелась у штурвала девушка-капитан в черной шинели, в черной фуражке, с косами на груди.

Хлюпала, булькала, плескалась вода. С берега наносило запах облетевших тополевых листьев.

— Здесь ветер, дождик брызгает, идем в каюту, — предложила Катя.

— Пускай. Ветер, дождь — пускай, — слабо улыбнулся Стогов.

Катя сдернула перчатку, потом надела и опять сдернула. Неожиданно снова зазвучал над пароходиком, над Волгой голос:

На севере диком стоит одиноко…

Это девушка-капитан включила радио. Концерт Стогова продолжался.

И голос его, и всплески воды, и шум пароходика, и капитан у штурвала, и красные, зеленые огоньки бакенов — все сливалось воедино, представлялось бесконечным, несмолкаемым. И как только Стогов опять почувствовал это, в душе вновь поднялось радостное волнение.

— Ты слышишь? Пою ведь!

Катя, прижав руку к сердцу, улыбалась и кивала.

Дождик и ветер стихли, небо оголилось. Тепло, тишина. Протоки стали стеклянными, литыми, без единой морщинки. Их озарял слабый звездный свет. С островов свешивались деревья, полоскали в струях ветви; шурша, мели по бортам и перилам — сыпали на палубу листву.

— Как твои дела в музыкальной школе?

— Уже освоилась, — очнулась от своих мыслей Катя.

Пахло рекой, рыбой, а от причаленных к берегу плотов тянуло винным запахом намокшей коры и древесины. Пароходик обогнул остров, заплыл в другую протоку. Волны с шумом шлепались на берег. Около самой воды пылал костер. В трепетном зарезе задумчиво сидел охотник с кружкой в руках. У ног его лежал пятнистый вислоухий сеттер. В глубине воды извивалось огненное отражение.

Стогов помахал охотнику и сеттеру.

Пароходик обогнул последний остров — и вдруг перед глазами расстелился широкий простор коренной Волги. Простор был тоже зеркально-гладкий. На горизонте лежало огненное ожерелье Саратова. Лампочки бросали в водную гладь множество светлых столбов, словно город стоял в воде на золотых сваях.