Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Анна быстро уходит. И долго еще бледные вспышки далеких молний выхватывают из темноты ее фигуру. Ефим думает о том, что хорошо сделал, приласкав жену, и хорошо, что промолчал с Варварой.

— Я вас! Держи их! Лови! Стреляты буду! — орет Биба, свистит в свисток и топает на месте, изображая бег. Какая-то парочка шарахается от ели. — Хи-хи-хи, — трясется Биба, и в голове его тарахтит. Любит он подкрадываться к парочкам, подсматривать за ними и пугать.

— Зачем ты их? — сердится Ефим.

— А чого воны тут ползають?

— Пускай гуляют. Ничего ты не понимаешь, трухлявый пень. А ведь они… Да ведь это… А! Чего с тобой толковать, гингко. — Ефим надергивает Бибе на нос шапку и уходит.

Варвара уезжала в колхоз.

Уже кончились августовские звездопады, пришел сентябрь. Часто небо сеет зерна дождинок. Парк пустой. Он шумит, шепчет в темноте, словно деревья тревожно совещаются, как быть дальше — подошла осень. Клумбы разграблены ею. Застучат скоро молотки, заколотят киоски, летнюю эстраду. И площадку для танцев заколотят. В «раковине» ветер гоняет бумажки. Пора промазывать и проклеивать окна, пора заделать щель в дверях. Но Ефиму не хочется этим заниматься. Тоска, тревога давят сердце.

Вспоминает Ефим знакомых, и все не такие, как он. Варвара стала садоводом, сосед Филимон, кустарь-сапожник, ушел на обувную фабрику закройщиком, а через год его имя стало известно стране: открыл какой-то способ закройки. Столкнулся Ефим недавно в парке с дружком детства Петром Елезовым. До Петра тоже рукой не достанешь: курсы окончил, трактористом стал. И только Ефим не живет, а небо коптит. Кроликами на базаре торгует.

Странное стало твориться с ним. С какой стороны ни глянет на себя, все морщится.

Ефим бредет среди парка. Одичавшая белая кошка шмыгает в чащу. Кусты бьются на земле, как подстреленные черные птицы.

Ефим потирает грудь, а в голове встревоженные мысли: «Живешь вроде этого Бибы. Болтаешься у всех в ногах. Зачем ты такой нужен Варваре?» Ефим поднимает воротник дождевика. Заходит в летний буфет — крыша на столбиках без стен. Стулья уже увезли. Столы сложены друг на друга ножками вверх. Болтается от ветра на шнуре пустой патрон: лампочку выкрутили. Пахнет размокшими винными пробками из корзины. Ефим снимает стол, садится на него и строго размышляет о своей жизни.

Из-за кустов появляется Варвара в пальто, в теплой шали. Ефим, соскочив со стола, торопливо протягивает руку.

— Полуночничаешь? — улыбается она. — Небось скучно одному-то?

Да ведь как сказать, конечно, несладко, — говорит взволнованно Ефим и, отвернув шуршащую полу дождевика, лезет за папиросами. — Уезжаешь, значит… И парк наш закрывается… — Голос его звучит глухо, отрывисто.

Они оба задумчиво молчат. Ефим теребит на дождевике большую пуговицу.

— Да-а… Неладно как-то вылепилась моя жизнь, — наконец нарушает он молчание, — видно, перекраивать ее нужно. Не на месте сердце.

Варвара, как бы изучая, всматривается в его лицо. Между ее бровями ложится морщинка. Варвара тихонько прикасается к его локтю.

Толстые пальцы Ефима крепко сжимают пуговицу. Ему кажется, что он сквозь брезент рукава ощущает тепло ее ладони.

— Учиться бы тебе, Ефим Михайлович, — осторожно советует Варвара, — учиться, а?

— Ну, куда уж мне… Годы не те… — усмехается недоверчиво Ефим.

— А что годы? — уже горячо возражает Варвара. — Шел бы вон на курсы садоводов. Нынче открывает Косячков. Хорошее дело, право!

— Смешно, поди… Не молодой ведь… — неуверенно и задумчиво говорит Ефим.

— Да и не стар еще, — улыбается Варвара и убирает руку.

Ефим опускает свою, не заметив, что пуговица осталась у него в кулаке. Он медленно крутит ус и думает. Потом, выронив пуговицу, трет жесткими ладонями лицо и бережно говорит:

— Спасибо тебе… за все… Уезжаешь, выходит.

Он жалобно смотрит Варваре в глаза.

Холодный ветер заламывает сырые черные ветви, со свистом стегает по воздуху.

— Счастливо тебе, — шепчет Варвара и быстро уходит.

Ефим долго смотрит ей вслед. И знает он, что больше никогда не увидит Варвару.

Он идет в другую сторону. Ему не хватает воздуха. Распахивает дождевик, глубоко дышит, подставляя лицо под реденький дождик.

Сырая, непроглядная ночь, и бушующий черный парк, и моросящее небо — все полно Варварой и поэтому на всю жизнь дорого.

Ефим в распахнутом дождевике, с палкой идет, как путник, снаряженный в далекую дорогу.

1954

Крылышко

Крылышко сквозь сон слышит незнакомый, хриплый голос:

— Что тебе нужно? Что ты мучаешь меня?

Как же попала в темную комнату чужая тетя? Когда Крылышко ложилась спать, за столом сидели только мама и папа. А теперь нехороший голос приглушенно выкрикивает:

— Уйду! Уйду!

Крылышко поднимается, но волосы зацепились за пуговицу наволочки. Крылышко отрывает волоски и садится. Свет не горит. В окна смотрят луна и таинственные белые деревья. Луна освещает половину маминой кровати, другая половина — в темноте; около стоит папа, он в одних трусах. Голова его лохматая, точно в меховой шапке. Мама сидит на кровати, поджав ноги. Длинные волосы засыпали ее лицо, плечи.

— Последний раз говорю! Подумай о семье! — просит папа.