Лист Мёбиуса

Четко обозначились контуры корпусов. В каждом светилось несколько окон. За ними дежурят врачи и сестры; Пент вспомнил, что одна из сестер предсказала сегодня днем беспокойную ночь — психи, нет, скажем все же больные, будто бы особенно беспокойны в полнолуние.

Вероятно, и снотворных дали больше, однако с какой-нибудь подушки наверняка поднимется голова и вытаращит глаза, ничего не понимая, на синеватый колдовской свет. В такую ночь, как сегодня, наверняка заговорят Голоса. Монотонно и настойчиво доведут они до сведения избранника: «Человечество на краю гибели. Если ты хочешь его спасти, убей свою мать. Одну ее почку ты должен съесть, а вторую спрятать под лестницей в доме номер 17 по улице Кёйе. Во вторник будет ливень, и ты получишь весть». И больной встает, крадется к окну и яростно трясет решетку: ему дали задание! Но вот уже идут его мучители — санитары, а на самом деле иностранные шпионы и мясники, и на него натягивают смирительную рубашку. Его переводят в изолятор, или в депо, привязывают к кровати и сестра, конечно подкупленная, появляется с большим шприцем. «Только не троньте почку! — хрипит перепеленутый. — Во вторник ливень принесет мне весть», — и он норовит укусить мясников в белых халатах. Но вот он уже впадает в забытье. Голова падает на подушку, луна просачивается в комнату и проглатывает его. Почка матери остается нетронутой.

Песок хрустит под ногами Пента. Он смотрит на безмолвные корпуса и впервые за время пребывания здесь сознает всю отвратительность и фатальность большого фильтра, при помощи которого общество производит селекцию недужных. Их кормят и лечат, за ними ухаживают, но они должны находиться здесь. Где-то пьют и поют, в залитом светом зале ресторана хлопают пробки шампанского и жареный поросенок розовеет на большом блюде с розой в зубах. Люди танцуют, потные тела липнут друг к другу — но все это не для тех, кто здесь. И пока не для него.

Может быть, сегодня кто-нибудь умрет и бледное тело положат на цинковый лоток в маленьком домике. Завтра явятся ученые мужи и вскроют череп по швам. «Ясно. Конечно. Так мы и предполагали». И станут сыпать латынью.

Теплый, тихий вечер. Здесь тоже пахнут цветы. Они не выбирают, где расти. К приемному покою подкатывает машина скорой помощи с мигалкой. Из нее выводят человека. Как видно, его подмывает бежать, но он понимает безнадежность своей затеи. Одежда на нем порвана, половина лица в крови. Когда он поворачивает голову к луне, Пенту видится ужас в его застывшем взгляде. Конечно, это обитель тоски и боли, маленькая самостоятельная держава в большой людской державе. Да ведь ничего плохого с тобой не случится, весьма вероятно, ты здесь поправишься, хочет утешить его Пент. Но подойти поближе опасается, дабы не возбуждать к себе интереса, хотя на нем его собственный костюм. Он ретируется. Он не намерен доставлять осложнения доктору Моорицу.

Пент отходит к своему корпусу. По дороге срывает какой-то цветок, его названия он не знает. Цветок несет приторно-сладостную весть. О чем сигнализирует он своим запахом? Кому говорит о любви? Здесь?

Пент стоит на лестнице, нащупывая в кармане ключи. Открывает замок, но задерживается в дверях. Окидывает взглядом больничную территорию, залитую лунным светом, и тут ему становится стыдно за свои слова о чаше с ядом, за свои мелкие зацепки, потуги на оригинальность, за свой хитровато-наглый интеллектуальный разврат. А… а если я таким уродился?

Он еще раз смотрит на контуры зданий и представляет себе, что утром здесь все преобразится. Загремят тележки, на которых развозят завтрак, возле котельной соберутся легкобольные с лопатами в ожидании команды на разгрузку угля. Остальные разбредутся по аллеям парка, одни станут стрелять курево, другие ухмыляться исподтишка в полной уверенности, что кто-то принимает их за Ботвинников, которыми они вовсе не являются.

И химик Пент внезапно сознает, что мучительно любит это место, хотя некоторые сравнивают его с тюрьмой. Он пугается своего чувства и поспешно входит в дом.

9

Пент опять уселся за письменный стол. Заполнение тетрадок превратилось для него в потребность. Писанины хватало: недавно он ходил в лабораторию на анализ и когда увидел там колбы и бюретки, ему вдруг вспомнились (словно вспышкой молнии озарило) все его практикумы по химии в студенческую пору. Странно, но фамилия все еще не всплыла в памяти, пожаловался он в своих записках доктору, однако добавил, что тут тоже наметился определенный сдвиг: теперь он совершенно уверен — фамилия начинается на букву «С». Его инициалы P. S. — post scriptum, — а в таких вещах не ошибаются. И еще Пент знает, что его фамилия немного потешная, немного легкомысленная… Во всяком случае, теперь достаточно исходных данных, чтобы безошибочно установить его личность и выяснить фамилию, которая сама по себе не что иное как пустая условность, семантический знак… И вообще: уместно ли обозначать человека каким-то знаком, вешать на него ярлык? Ну да ладно.