Сказал поэт, сказал давно,
Да не оспорит укр шустрый:
– Всё это было бы смешно[2],
Когда бы не было так грустно.
Исповедь
Не познал в этой жизни многого,
Не был вором, не нажил врагов,
И жена, нраву очень строгого,
Кроме брачных, других не имел оков.
Не сажал я деревья, дома не строил,
Да и сына, мне не дал бог,
Жил по совести, не суесловил,
И не мстил, в этом не был строг.
Не имел я жены другого,
Да и женщин, других не знал,
Почитал святость божьего слова,
И на ближнего, зла не держал.
Спал без снов и не ведал страха,
Часто дверь забывал запирать,
И одну только бабу трахал,
Не одну, изъелозив кровать.
Нету зла во мне, нету зависти,
К злату-серебру не присох,
Жизнь люблю, и она мне нравится,
И за это – спасибо Бог.
Всё чаще сниться
Всё чаще сниться стала мать,
Отец, вот тоже, в сны заходит,
И не могу ночами спать,
И боль на сердце не проходит.
Который год на том уж свете,
Да есть ли свет там? Кто бы знал.
Вот и мои взрослеют дети,
И, сам, давно седым уж стал.
Я всё корю себя за то, что
К ним не приехал, как хотел;
Под Новый Год…
Теперь уж поздно…
И горько мне, что лишь хотел.
И больно мне, что лишь ночами,
Они в мои приходят сны,
И близок свет тот – близок снами,
Но между нами темень тьмы.
Теперь уж реже сниться мать,
Отец нечасто в сны заходит,
Я лучше стал ночами спать,
Но боль из сердца не уходит.
На день рождения
Отзвенело покосами лето,
Осень листья шуршит за окном,
И сереют плаксиво рассветы,
Затуманив восход октябрём.
Оторву календарный листок,
День семнадцатый, месяц октябрь.
– С днём рождения, Юра, сынок!
Если б жив был, отец мне сказал.
Если б жив был, но только затишье
Над кладбищем, да холмик, да крест,
Да кружит вороньё… Пепелищем,
Ветер карканье носит окрест.
Нюське
Нашей Ане уже двадцать шесть,
Вот и выросла дочь, не заметили,
Слава Богу, что ты у нас есть,
И что день этот, вместе мы встретили.
Оторвём календарный листок,