Лира Орфея

Да ведь и то сказать: как же было ему тогда не горячиться, как им было всем не горячиться, если и тут тоже, в самом областном управлении совхозов, задевались их самые возвышенные, самые святые и светлые чувства.

Хотя о целине и говорила вся страна уже второй год, они, молодые выпускники техучилища, ехали сюда с чувством чуть ли не первооткрывателей, почти тех самых песенных новоселов, — и никакие там трудности не волновали и не заботили их. Наоборот: именно в трудностях и ожидали они получить все то возвышенное, содержательное и чистое, с чем — и только с этим — и связывались у них представления о героической целине. И уж, конечно, ничего такого вот — чванливого, казенного, или вовсе безответственного и бюрократического тут не могло и быть.

А трудности... Они, эти ребята, они и не знали никакой легкой жизни. Война, голод, с детства работа наравне со взрослыми (у них в училище собрались, в основном, ребята из сел) — каких же еще трудностей должны были бояться они?! Да и были они, в общем-то, хорошо воспитаны таким детством и не более сытой и одетой юностью: ничем не пресыщенные, ничего задаром не получавшие, они ожидали от жизни ее радостей не за так, не за красивые глазки — они готовы были сами зарабатывать их. Голодными оборванцами-первоклассниками военных лет заучивали они и с безотчетным детским пафосом звонко декламировали стихи о своем счастливом детстве; в книгах и кино жизнь всегда была более устроенной и справедливой, чем та, какую в реальности знали они, — и должна же была, должна была рано или поздно наступить пора вознаграждения жизнью за их доверчивую веру в нее, в ее справедливость к ним. Чего они еще не имели (а по праву детства должны были иметь), то было уже потеряно; но они были молоды, самостоятельная жизнь только начиналась — и им верилось и ожидалось, что все лучшее — там, впереди, во всей их жизни, начиная с самого недалекого будущего. Осознанно или неосознанно, но они, — так воспитаны! — они ожидали от жизни высшей справедливости абсолютно ко всем, кто по разным причинам был пока обижен или обойден ею, а следовательно, и к каждому из них самих; и они были готовы — о, как хотелось им этого! — в меру своего понимания и своих способностей утверждать эту справедливость. Об этом не всеми и не много, наверное, думалось, еще меньше о том говорилось, но это было, он знает, было почти в каждом из них, было самой их сутью — сутью всего поколения.

В том числе, безусловно, и их самих, молодых выпускников техучилища.

Полтора года после десятилетки учились они своей специальности в маленьком районном городке, практику проходили в своих МТС по месту жительства, и каждый имел возможность — дирекция училища разрешала — договориться там, чтоб ему выслали вызов. Но исхлопотали себе такой вызов на работу домой всего три-четыре человека, бывшие среди них «старички» — ребята, уже отслужившие армию, женатые, имевшие дома семьи. Да и слишком известна была вся эта жизнь дома, в их приевшихся курских колхозах, чтоб можно было связывать с нею все ожидания свои. Молодым, им виделась впереди какая-то иная, уж явно не похожая на эту знакомую, жизнь, более устроенная, что ли, более справедливая во всем, более отвечавшая их ожиданиям. Такой, доступной им, жизнью в год окончания училища и была для них романтическая и легендарная целина, и они действительно с радостью, просто-таки с восторгом узнали, что весь их выпуск и направляют на целину.

И потому так и было обидно им теперь, и такими оскорбленными чувствовали они себя, сто тридцать человек, уже тут, в Кустанае, когда при распределении по совхозам им отказали выдать на руки их собственные удостоверения об окончании училища: боялись товарищи из областного управления совхозов, что посбегут они со своими удостоверениями в карманах, не очень верили они им, молодым, добровольно и с радостью приехавшим сюда, на целину, не доверяли им...

Вот и было отчего горячиться ему тогда в той их солидной конторе и доказывать — такую очевидную им самим молодым — свою правоту...

И именно вот такого вот — разгоряченного, доказывающего что-то свое — и увидел его Коновалов, тот самый вошедший директор другого совхоза. «Такой молодой человек мне как раз нужен во Вторую бригаду», — роняя по одному слова, с улыбкой произнес он, обращаясь, видно, к хорошо знакомому должностному товарищу из управления совхозов, и опять оценивающе посмотрел на них.

И они с напарником тоже оценивающе посмотрели на своего будущего директора. И оба одновременно и сразу признали его: признали его безусловную и неограниченную директорскую власть над собой.

...Да и вообще: это всегда было в нем, было всегда и навсегда и осталось — его постоянная готовность признавать над собой власть кого-то других. Даже и теперь вот еще.