Лира Орфея

— Нет, мне во Вторую.

— Тогда первая отсюда. Километра три еще.

— Спасибо.

И некоторое время они стоят и молчат.

— А ты к кому там? — спрашивает-таки возница.

— Работать, — охотно говорит о себе приезжий. — Помощником бригадира буду.

— А!.. Хорошо! — И возница смеется.

— Почему — хорошо? — несколько озадачен приезжий.

— А почему должно плохо? — в свою очередь не понимает возница.

Против такого ему сказать нечего. Действительно, почему всегда должно быть плохо, а не хорошо.

И он соглашается, смеется. И они оба смеются. Смеются минутной заминке в этом хорошем их разговоре, смеются друг другу, веселому солнцу, степи, просто жизни.

Он достает папиросы, угощает возницу, закуривает сам.

Они хорошо, с улыбками, прощаются, кивают друг другу — и каждый следует в свою сторону, к своей цели.

Идет — и «озеро» отступает, все дальше и дальше. Не было, не было ничего в нем — и вот уже призрачный, яркий и фантастический городок. Или, вернее, два: один над «водой», другой отраженный. Чуть позже, подойдя еще ближе, он разглядит: вагончики — голубой и зеленый, и коричневый; и светлую большую цистерну; и строгим порядком серые ДТ-54; и голубые и зеленые сеялки...

И это и будет она, его Вторая бригада. И он остановится и долго-долго будет смотреть на этот их городок: зеленый квадрат нетронутой целины и на нем разноцветные кубики...

И где-то там будут они, ребята-трактористы его Второй тракторно-полеводческой бригады, где он никого-ни-кого еще не знает и с кем, одному богу ведомо, как сложится тут его жизнь...

4

Майский день, солнце, чистое просторное небо. И такая же просторная, тронутая первой дымкой всходов вокруг степь — от сиреневой до чисто зеленой.

И полевей стан их — как чистый акварельный рисунок: густой зеленый квадрат непаханой целины и на нем — голубой, зеленый и коричневый вагончики, две алюминиевого цвета цистерны (теперь уже две, одну при нем привезли), ряд тракторов, голубые и зеленые сеялки, плуги, культиваторы, сцепки борон...

Они отсеялись — за восемь дней почти четыре тысячи гектаров, и теперь, довольные сделанным, отдыхают, приводят себя в порядок.

В их голубом — «бригадирском» — вагончике сейчас парикмахерская. За мастера — Иван Чабаненко. Бреет он — будто всю жизнь был парикмахером, так умело и смело работает он своею опасной бритвой. Уже только по этому, как охотно, просто-таки с удовольствием стрижет и бреет он всю бригаду, в нем виден свой «общежитский» человек.

Ивану лет под тридцать, он женатый, отец двоих детей. Семья на Украине, где-то под Гуляйполем, а он вот тут, на целине — приехал «гроши зароблять». Авторитет у Ивана в бригаде безусловный. Бывалый (на каких только стройках он ни работал — и трактористом, и бульдозеристом, и крановщиком...), рассудительный, надежный. Наверное, мало кто в бригаде, как он, знал тракторы — и уж явно никто больше не шел с такой готовностью разбираться в неполадках чужой машины. А кроме естественной для него необходимости всегда пойти и помочь другому, Иваном двигал еще и азарт специалиста, профессионала: мол, как это так, что не сумеет он разобраться в какой-то там заковыке. И все равно тут: идет ли речь о кропотливейшей какой регулировке или же надо просто-напросто выбить кувалдой неподдающийся палец из гусеницы С-80 (была одна такая тяжеловесная и неэкономичная на полевых работах махина и у них в бригаде). Коренастый, широкоплечий, сильный, Иван, казалось, без всякого усилия управляется с кувалдой.

Сейчас он был в синей, слинявшей от пота майке, и белое его тело казалось слишком нежным для такого богатыря; руки, лицо и шея — заветренные, красные от загара.

Еще был Иван и прирожденным юмористом. Часто сама по себе ничего не значащая фраза, — казалось бы, ничуть не смешная, — произнесенная Чабаненко, вызывала всеобщий хохот, и Иван тоже упивался вместе со всеми своим же умением рассмешить. Да и в самом лице его было что-то, когда сразу угадывается умный, серьезный человек и безобидный весельчак. Вообще же имел он белое заостренное лицо, острый нос, острый подбородок, твердо сжатые губы. Стригся почти наголо, носил короткую светлую челку.

Сейчас на языке у Ивана был он, их молодой помбригадира, и Чабаненко, ко всеобщему удовольствию присутствующих, буквально упивался своим веселым и безобидным подзуживанием.

...— Так ты, Максим, по правде скажи, — спрашивает Иван, а сам тем временем выбривает «под Котовского» Алика Шевцова, — по правде скажи: який бис понес тебя сюды, на эту самую целину? А?

— Хлопец, мабуть, романтику шукаить, — дружески подсовывает шпильку мягкий и доброжелательный Вася Вязовченко.

— А, Максим? — подхватывает Иван и по-доброму, смеющимися глазами смотрит на него. — Той же думал, должно: а дай же и я на нее, на чертяку цию целину побачу, правду пишут о ней, чи нет?! А?

Все смеются.