Липяги

Бирдюк не ответил. А после работы взял лопату, и они отправились на кладбище. Обложили дерном бугорок земли, дороже которого у нее ничего не осталось. Муж погиб, родители померли.

Когда закончили кузню, Бирдюку жаль было расставаться со своей помощницей. Ему очень хотелось сделать для нее что-нибудь приятное. Он отыскал на свалке металлолома выброшенную кем-то металлическую кровать, перековал ее и сделал железную изгородь и памятник-обелиск на могилу Аниного малыша. Возился он с этим недели две. Домой приходил поздно. Жена обиженно дула губы: и то в доме не сделано, и это пришло в упадок, а он, видите ли, крестиками занялся.

Бирдюк молчал. Обрюзгшее, недовольное лицо жены с каждым днем все больше раздражало его. Домой идти не хотелось.

Аня часто забегала в кузницу. То ведро уголька принесет, то так просто поболтать. Посудачит, перескажет все новости и уйдет. Зимой она захотела учиться на токаря. Как раз построили новую мастерскую и привезли два новых расточных станка, а станочников не хватало.

Бирдюк вызвался помочь ей. Бывало, все уйдут из мастерской, а они все что-то копаются у станка.

Прошел год.

Аня давно уже работала самостоятельно. Она жила, все в той же крохотной каморке в бараке и по-прежнему часто забегала в кузню. Как-то летом — Яков Никитич к тому времени купил мотоцикл с коляской — она пришла к нему вечером, когда Бирдюк уже гасил горн, оживленная, радостная.

— Яков Никитич, очень хочется выкупаться. Отвезите меня к Липяговке.

Они поехали. Липяговка крохотная речушка. Но местами она разливается на добрый десяток метров, образуя бочажки, густо заросшие камышом и осокой. Он повез ее к одной из таких глухих заводей, и что там было — никто сказать не может.

Только в тот вечер Бирдюк не вернулся к своей Бирдючихе, а остался с Аней в бараке, в ее крохотной каморке, отгороженной фанерной переборкой.

Он оставил своей первой жене «райский уголок» со всем нажитым богатством, ничего не взяв, кроме своей фронтовой шинели.

Они жили с Аней в крохотном закутке и были счастливы.

VI

Аня не обманула надежд Бирдюка. Считай, каждый год приносила ему по сыну. Той памятной осенью, когда кузнец решил перебраться навсегда в колхоз, она была беременна четвертым. По этому поводу и злословили наши липяговские бабы. Однако толки и кривотолки продолжались недолго.

Спустя неделю после того, как они вместе осмотрели кичигинскую пустошь, Бирдюк приехал на грузовике. Задний борт кузова был открыт, и по земле, пыля, волочились горбыли. Кузнец вместе с шофером разгрузил машину, и полуторка снова уехала. Видно, много было наготовлено всего у Бирдюка. Грузовик за день навозил гору и кругяков, и досок, и шиферу. Вечером приехал на газике сам Иван Степанович. Председатель походил с Бирдюком вокруг кичигинского дома, потолковал с кузнецом, да и уехал. Назавтра в помощь Бирдюку пришли плотники. Они поставили возле кичигинского дома подмостки, установили верстаки. Тут как раз кончили копать картошку, а капусту вывозить было еще рано. Бригадам решили дать выходной.

Вечером на наряде объявили об этом. Все радостно загалдели. Но председатель не дал говорунам, вроде Авдани, разойтись вовсю, поднял руку, чтобы все замолкли, и говорит:

— А теперь слово нашему колхозному кузнецу Якову Никитичу. Говори!

Бирдюк встал и, подпирая головой потолок председательского кабинета, глухо заговорил:

— Вот что, граждане. Я, может, слышали, решил возвернуться в Липяги. Прошу помочь мне. До зимы надо гнездо устроить. В обиде не оставлю. Как непьющему, водку мне ставить неудобно. Да и председатель не одобряет. А бочонок кислого, молдавского, так и быть, выкачу. И столы выставлю. И телка зажарю. Так-то!

«Помочь», или «помочи», когда приходят помогать «всем миром», в старину было обычным делом в наших местах. Надо ли поставить новый дом, покрыть ригу, переделать заново погреб, зовут родню, соседей — всех, кто захочет прийти. Липяговцы народ дружный; почти всегда помочи кончались всеобщей выпивкой и весельем. Но в последние лет десять с липяговских порядков дома только исчезали. Я уже рассказывал, почему исчез наш дом. Так и другие исчезли. А заново строиться — никто не строился. И от помочей отвыкли. Да и само это слово-то стало забываться. Но вот явился Бирдюк и задумал строиться «миром».

Мужики, бывшие на наряде, оживились. Поострословили по поводу обещанной Бирдюком бочки «молдавского», сказали, что придут, и разошлись.

Народу собралось на помочи — в кино меньше приходит! Пришел Иван Степанович, председатель, хотя ему в последнее время что-то недужилось; все строители пришли; конюхи с повозками, бабы с вилами и лопатами. Пришли, и верно: на лужайке возле кичигинского дома — столы, накрытые клеенкой; в котле варится туша теленка, и бочка с вином тут же стоит.